Вечный зов - Анатолий Степанович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да что это, что такое? — все еще не понимая, вымолвила Анна.
— Что? На войну убежал, паразит такой! Побоялся только, что надеяться нечего, седни же скажу, — сунул бумажку в физику. А физика у нас последний урок. Сообразил. Я учительнице сказал, а она: «Беги, говорит, скорей, скажи дома…»
И тут только до Анны дошел весь смысл Андрейкиной записки.
— Ах он змей пустоголовый! — бледнея, закричала она. — Пропадет, с голоду сдохнет… Что же делать-то, Димушка? На станцию, однако, надо, — может, он еще там болтается. А Семен, Семен-то знает?
— Навряд… Откуда ему?
— Димушка, сынок! Ты беги на станцию, там и Семку где-нибудь встретишь, скажешь… А я — в милицию… Стой, стой! — крикнула она, видя, что Димка метнулся вдоль улицы. — Голодный же, хлеба хоть возьми…
Димка заскочил в дом, схватил со стола несколько ломтей и стрелой полетел на станцию.
В милиции Анне не дали сказать и слова:
— Знаем. Из школы звонили. Приняли меры. Поставили в известность линейный отдел милиции. Не волнуйтесь, найдем. Живой ведь человек…
Из милиции Анна тоже побежала на станцию.
Остаток дня Анна, Семен, Димка, а также взявшиеся откуда-то Колька и Вера Инютины да еще долгоногая Ганка обшаривали все закоулки вокзала, проверяли все вагоны отходящих составов, ходили между грудами кирпичей, штабелями леса… Но все было бесполезно, Андрейки нигде не было.
— Пропал, пропал мальчонка! — сама не своя шептала Анна. — Прижулькнут где-нибудь… или под колеса попадет.
— Ты, мама, иди-ка домой, — сказал Семен, когда начало темнеть. — Никуда он не денется, найдется. Ганка, Вера, отведите ее домой.
Но идти она согласилась, когда совсем стемнело.
— А вы еще с Димкой поищите… Может, он тут все же где притаился, — сказала она Семену.
— Конечно, мы еще поищем, мама…
Все это Федору сбивчиво рассказали Анна и Ганка. Он выслушал стоя, не раздеваясь. Анна во время рассказа плакала, сидя на кровати.
— Будет слезы лить, — проговорил Федор, сбрасывая тужурку. — Дай чего пожрать, со вчерашнего гостеванья крохи во рту не было. Раз ищут — найдут. Не иголка он, в самом деле. Сейчас сам сбегаю в милицию, узнаю, как там они его ищут…
И, ожидая, пока жена даст ему поесть, поставил локти на стол, уронил в ладони тяжелую голову.
Поужинав, он в самом деле пошел в милицию. Вернулся и молча начал раздеваться, стаскивать сапоги. Прошлепав босыми ногами по крашеному полу кухни, где спала теперь Анна, лег на кровать лицом к стене.
— Чего там? — не вытерпела Анна. — Неизвестно что про Андрейку?
— Неизвестно пока. Спи давай.
Через минуту повернулся на спину, проговорил:
— Аникей Елизаров сказал, что братца твоего Макарку вскорости судить будут. Он это автолавку-то… жиганул, академик. Да и кому боле? Он да Гвоздев Ленька какой-то. Что за Гвоздев — не припомню. Да еще Витька им Кашкаров помогал. Специалист, и мальчишку подбил. Приварят теперь Макару, не мирное время…
Федор зевнул и умолк. Через полминуты он задышал глубоко и ровно.
Анна с ненавистью глядела на мужа. Ей казалось, что рот его все еще растянут в зевке, что зияет на его лице широкая черная яма…
* * *Летом 1910 года, в жаркий июньский день, Силантий Савельев приехал с кафтановской заимки, швырнул в угол кнут и сел к столу, зажав голову руками.
— Пресвятая Мария, заступница… — перекрестилась Устинья.
— Где Федька?
— Огородишко поливает. Да ты чо?
— А то, что ее, жизнь-то нашу, да в громотухинскую пролубку! Федьку требует Михаил Лукич в смотрители заимки-то…
— Охтиньки-и! — И Устья плюхнулась на лавку. — Ить испохабят мальчонку… Пятнадцать годков всего…
— Ну! То ли испохабят, то ли с голоду подыхать… Выбирать из двух нам только…
Последние годы завязывали Савельевых все туже и туже. Началось все с возвращения в деревню Демьяна Инютина. Несколько дней он погулял, потом надвое разрезал осиновый сутунок, каждый обрезок покачал в руках, пробуя на вес, один отбросил, а другой стесал на конус, в верхнем конце сделал широкий паз, приладил сыромятные ремни с застежками.
— Вот и нога готова, — сказал он тому же Силантию, завернувшему как-то на огонек. — Осина — она ничего, легкая. А может, еще какое дерево легче есть, а?
— Кто его знает? Я не пробовал, нужды не было.
— У тебя нужда-то — в тюрьме сидит, — скривив шелушившиеся от долгой пьянки губы, сказал Демьян.
— Да что ты, ей-богу? Парнишка по глупости, может…
Странные бывают превращения с людьми. Был Демьян до войны человеком робким, забитым, голь перекатная, как и Силантий. Вместе они в юности по девкам бегали, вместе ломали спину на кафтановских пашнях. Но пришел с войны георгиевским кавалером — и будто подменили человека. Как-то враз, с первого же дня, повел он себя так, будто выше стал на голову Силантия, выше других.
Впрочем, ни Силантий, никто другой еще не знали, не предполагали, какие дремавшие в нем силы и желания пробудило обладание Георгиевским крестом, какие планы строил этот человек, лежа в госпитале, на жесткой больничной койке.
— Господи, помоги ногу только сохранить! — хрипел он, мучаясь от боли. — Ведь кавалер я теперь, один на всю нашу деревню. Как же я без ноги?
Когда ногу все же отрезали до колена, он, выплакавшись с досады, обозленный на весь мир, твердил мысленно:
«Ну, погодите… погодите… погодите…»
Что означало это «погодите» — он тогда и сам не знал. Но чувствовал: в обиду теперь ни людям, ни жизни себя не даст.
