Испанский сон - Феликс Аксельруд

«Извини. Я — не бригадир. Просто адвокат-одиночка».

«Обижаешь», — сказал он с угрозой в голосе.

«Наоборот. У каждого свой профиль. Зачем мне браться за то, в чем я подведу вас на сто процентов?»

Этот аргумент ему показался убедительным, и он слегка помягчел. Но только слегка, потому что следующая серия его вопросов привел-таки меня в замешательство.

«Адвокат-одиночка», — повторил он в задумчивости.

«Точно так».

«А этично ли, — спросил он слащавым тоном, — адвокату, пусть даже и одиночке… а может, одиночке даже и тем более… трахаться с подзащитной? Что ты на это скажешь, Корней? Мы что, обсуждали такие сюжеты, а? Мы их, может, планировали?»

Мне помогло некоторое его многословие. Он бы задал всего один вопрос — я бы, может, себя выдал от неожиданности. Но он задал сразу несколько вопросов, дал мне несколько секунд для размышления да еще и сам же подсказал ответ.

«Слушай, Виктор, — сказал я довольно-таки грубо, — а с чего бы это тебя разволновала адвокатская этика? Кого мне трахать, а кого нет, это уж я как-нибудь разберусь без тебя. У каждого своя технология — это тебе понятно?»

Он обалдел от такой наглости. Даже помолчал какое-то время — ровно столько для того, чтобы я решился перейти в атаку.

«И вообще, — сказал я, — мне не нравится этот разговор. Ты хоть понимаешь, что это не у вас ко мне, а у меня к вам должны быть претензии, что не проверили обстоятельств и поставили нереальную задачу? Разве так можно обращаться с профессионалами? Да ты знаешь ли, сколько я денег и времени ухлопал за последнюю неделю на эти новые концы? — Я говорил чистую правду, и это наверняка придавало моей речи убедительность. — Я тебя спрашивал, согласовали ли вы это со следствием? Спрашивал или нет? А ты мне что сказал? Ты мне сказал, что это у вас под контролем! Я из-за вас уже оперативником сделался… мотаюсь по каким-то стройкам коммунизма… бабу эту трахаю, чтоб от очередных глупостей удержать… и каждый день все какие-то новые фокусы… это, что ли, и есть твое «под контролем»? И то, что я не жалуюсь, не бегу к тебе со своими проблемами — это, выходит, основание меня сюда привозить и вешать на меня чьи-то пролеты? Это и есть твой контроль, да? Нехорошо, Виктор. Как-то не по-мужски. Не ждал я от тебя такого».

Я оскорбленно умолк и стал ждать его реакции.

Собственно, у него не было вариантов. Он, видно, привык иметь дело в основном с подчиненными, с подобострастными гостями распределителя номер пять, которые при первых раскатах грома в его голосе падали ниц и кричали: не губи, отец родной, виноваты… и так далее. Я был по сравнению с ним мелкой пташкой, но я не сидел с ним в одной клетке; он попытался нахрапом загнать меня в свою клетку и не сумел; он мог попытаться достать меня и там, где я был, но боялся это делать, не зная, чем обернется ему такая активность.

Он должен был спустить разговор на тормозах. Он и спустил, оставив его за собой как свидетельство своей бдительности. Пробурчал какие-то мутные фразы, достал выпивку. Не удержался, чтобы не поинтересоваться, как Ольга в постели — обрати внимание, назвал Ольгой, не сукой.

Я рассказал то, что они и без меня знали. Коротко, с кое-какими деталями. Так, чтобы у него слюнки потекли. А может, не только слюнки.

Расстались вроде бы по хорошему…

Но я недооценил его. Вообще их всех недооценил — и сделал ошибку. Когда мы с Виктором выпили, когда у него уже вытекло что положено, я сказал фразу, которую мне нельзя было говорить. По крайней мере в тот день. Всего одну фразу, но ее было достаточно для моего бездарного последующего падения. Я сказал:

«Все путем, Виктор. Зла на тебя не держу… Но если хочешь мое неофициальное мнение — лучше бы нам съехать с этой темы, да поскорей».

«В смысле?» — насторожился он сразу же.

«В самом прямом». — И я резко перевел разговор на другое.

Я, кажется, все предусмотрел. Я даже умно сказал «нам», чтобы, когда он будет прослушивать запись этого разговора, на меня не легло подозрение в предательстве… Ах, не нужно было мне это говорить. Через пару дней они бы сами поставили передо мной такую задачу. И я был бы абсолютным победителем… но так, наверно, бывает только в кино. Меня не грохнули — слишком много передал я денег и позаботился, чтобы в случае чего слишком многие ниточки бы громко зазвенели. Но большие люди, от которых всегда что-то зависит, перестали мне звонить, и это было первым сигналом. Потом у меня состоялся очень, очень неприятный разговор в коллегии — оказалось, что некоторые мои проделки только и ждут, как бы выплыть наружу, и не работать бы мне адвокатом вообще, а не только в Кизлеве… Я уж присматривал местечко в коммерческой структуре, отнюдь не из самых богатых — но пришел человек, старый знакомый, хладнокровный убийца, которого я защищал… даже и не раз… и открытым текстом посоветовал мне убираться из города… ну не так чтобы в двадцать четыре часа… но, скажем, так, как тебе посоветовал твой участковый Семенов…

— А как же выстрелы? — спросила Марина.

— Выстрелы?

— Ты тогда сказал, что были и выстрелы…

— Хм. Пожалуй, да… Дела ведь разваливаются не так, как карточные домики. Натянутые нити рвутся… а знаешь, как может поранить натянутая струна?

— Это все какие-то иносказания…

— Да где там. Если ты — конкретный следователь в таком же, как этот, уездном центре, и тебе посчастливилось ухватить за яйца крупного ворюгу, и вдруг ты видишь, как у тебя забирают дело, то есть уводят ворюгу из-под носа, да не к другому следователю, а просто так, на повышение… что ты тогда делаешь? Радуешься за ближнего, да? Как бы не так… Ты — со злобы, с корысти, просто с классовой удали — продолжаешь преследовать и его самого, и заодно его высоких дружков-приятелей… А если ты еще не один — если вас много таких? Вот тебе и иносказания. Шантаж, торговля… в лучшем случае кто-то сдается… съезжает, как я, с хорошего места… в худшем же случае — маленькая война… А на войне бывают выстрелы…

Она погладила его по голове.

— Мне это не понять…

— Женщинам не нужно понимать это, милая.

— Ну, вот Ольга — ведь она это понимает?

— Она понимает. Но она… как бы не совсем женщина.

— По твоим рассказам получается, что очень даже женщина.

— Наполовину, да.

— А я?

— А ты — целиком.

Вот теперь, обратилась она к Царевне, похоже, и до тебя дошло… Давай-ка, подружка, сматывайся.

— Целиком, — повторила она вслед за Корнеем. — Подходящее словцо.

— Глуповатая шутка…

— Да ведь уже установлено, что я дурочка.

— Дурочка, я люблю тебя.

Наконец ее допустили к Отцу.