Утренние слезы - Георгий Витальевич Семёнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В лучах света что-то дымилось, испарялось, мотор разгоряченно тарахтел, темная фигура человека загородила вдруг лучи, и тень шарахнулась в небо, потом упала, и огни фар с новой яростью засияли, дымясь и испаряясь.
Охотники помигали фонариками, и, когда подошли к дому, егерь уже входил в отодвинутую дверь. Шагнули и они следом.
— Иех-ты, ма! — воскликнул егерь. — Кто ж это тут! Видал, что натворили, — говорил он, сутулясь в темном проеме двери, ведущей из сеней в избу. — Паразиты!
В сенях в лучистом свете фонарика валялись какие-то серые фанерные ящики, битые серые горшки, что-то непонятное и никому не нужное, брошенное, покрытое как будто лучистой серой пылью, хотя и не было тут пыли. Тени метались по углам и по низкому потолку; плесенный, зимний холод угнетал душу. В избе в левом углу горбилась глинобитная печь; справа, возле окон, щелястый, покатый и тоже серый, точно под слоем пыли, пол, на котором тоже было разбросано что-то: ржавые ведра, фанерные ящики, рваный, плетенный из лыка короб, подметка с остатками заплесневевшей кожи, разбитая бутылка, серый резиновый сапог и что-то еще, что-то еще… Весь этот серый хлам, который когда-то зачем-то был нужен кому-то, жившему в этом доме, теперь мешался под ногами, отбрасывая тени, создавая впечатление хаоса.
В дом вошел Василий, стукнувшись стволами ружья о дверную перекладину.
— Видал! — сказал ему егерь, окидывая взглядом голые стены и разор на полу. — Кто-то зимой… Туристы, что ль?!
Василий поднял с пола чугунный горшок с отколотым краем и бережно положил обратно на пол, будто вернул на место.
— Непонятно, — сказал он, озираясь. — Кому это нужно? Дверь-то заперта?
— Нет! Замок сбит.
— Непонятно, — опять сказал Василий. — Зачем? Одно можно сказать: взбесился народец. Тут старушка жила, — сказал он, обращаясь к охотникам. — А прошлой осенью умерла. Поехала в магазин и умерла. Старенькая. А домишко ее с осени хороший был. Его, как она умерла, вроде бы опечатали, а потом видят — нечего тут опечатывать, видно, кто-то искал… Денег, может, надеялся найти или золота, что ль! Чего делать-то будем, мужики? Ночевать или домой поедем? Надо решать! — с сердитой какой-то плаксивостью в голосе крикнул он.
— Просидели мы, — сказал егерь. — Ни один не подлетел. Заря тихая, услышали бы… Нет! Тока завтра не будет! Вот и решайте сами. Ночевать, так мы сейчас печь растопим, как-нибудь переночуем, а нет — садимся и домой.
— Что это за весна такая нынче холодная! — сказал Василий, поднимая с полу деревянную рогульку и разглядывая ее.
— Что это? — спросил охотник в берете, освещая рогульку фонарем.
— Это-то?! Как что! Палец на косу.
Что-то промелькнуло вдруг в сознании охотника, глаза его вцепились в рукодельную вещицу, память словно бы что-то воскресила, он потянулся рукой к рогульке, взял ее, пружинящую, и сразу представил себе, как этот палец обхватывает косовище и, затянутый сыромятинкой, крепится под руку.
— А можно взять на память? — попросил охотник.
— Возьми… На что тебе? — спросил Василий и махнул рукой. — Чего решать будем? Ну?
И все решили, что надо ехать домой: раз уж с вечера глухари не прилетели, значит, не будет утром тока.
Охотник бережно спрятал в рюкзак деревянный палец, чувствуя себя человеком, покидающим навеки родимый край и берущим в дорогу горсть земли. Он оглядел напоследок обреченный и разоренный дом и, стуча резиновыми каблуками, молча вышел на освещенное фарами крыльцо. Палисадничек с кустами желтой акации, прогнивший порожек покосившегося крыльца…
Но чувство отчаяния, охватившее вдруг молодого человека, быстро прошло, и когда он трясся опять в тележке, видя, как рычащий трактор опять встает на дыбки, кидая свет фар в небо, душа его была спокойна, и ему не терпелось скорее добраться до теплого дома, поужинать, выпить чего-нибудь, согреться, а потом улечься на мягкое и теплое и уснуть. «Вальдшнеп, палец на косу… Ну и хватит, — думал он, — ну и хватит… Довольно с меня».
Поздно ночью с особенным, озорным каким-то треском и тарахтением трактор ворвался в спящий поселок, в тихую его улочку, освещенную одиноким фонарем, и, играя переливчатыми огнями в стеклах темных окон, подкатил к егерскому дому. Мотор его работал уж много часов подряд, жадно сжигая солярку, но Василий и не думал его выключать. В лучах забрызганных фар опять задымились выхлопные газы, смутно заблестел покрытый изморосью бруснично-красный автомобиль, такой же темный, как и спящий дом.
Пока сошли на землю, пока прощались с Василием, пока он разворачивался на собственном своем тракторе, высвечивая окна дома, в одном из этих окошек засветился вдруг злобный, как всем показалось, желтый огонек, будто хозяйка, проснувшись среди ночи, послала всем проклятие. Радостно заскулила за забором собака.
Среди ночи, сытый и полупьяный, разморенный усталостью охотник, приглаживая рукой измятые под беретом упруго вьющиеся волосы, лег на низенький матрас в темной половине, слыша, как товарищ его, опьянев, о чем-то тихо и страстно все еще говорит с хозяином, о чем-то спорит с ним, что-то доказывает, потягивая крепкое вино из стакана. Под этот говорок он блаженно потянулся на скрипучем матрасе, как маленький ребенок, которого родители, оставшиеся за столом, уложили спать, и вдруг увидел в косых лучах желтого света, пробивавшегося из-за перегородки, в теплом полумраке спящую за занавеской женщину, которая днем кормила дочку супом.
Она спала, раскинувшись под жарким одеялом, и он увидел лишь золотистое ее, округло-точеное колено, отблескивающее упругой кожей.
Он закрыл глаза и улыбнулся в смущении — так близко и так таинственно тихо спала чужая женщина, выпростав из-под стеганого одеяла ногу и не подозревая, что ее может увидеть он, вернувшийся из леса в неурочный час.
Все смешалось в его сознании, все чувства пришли опять в смятение, и он, не понимая, для чего ему все это нужно: ехать за тридевять земель, жечь бензин, рисковать на обгонах, торопиться, чтобы залезть в грязную тележку и трястись по бездорожью, а потом стрелять и ранить вальдшнепа, прилетевшего в эти гиблые леса с юга, тащиться по тяжелому полю в мертвую деревню, освещать фонариком нищету разоренного дома, наткнуться взглядом на ручную поделку ушедших из жизни людей, увидеть в ней
