Заколдованная усадьба - Валерий Лозинский

Судья только плечами пожимал.

- Ох, вельможный пан, неужто нет никакого спасения,- не унимался охваченный ужасом отец

- Знаешь что, мой добрый Саламаха, если нечем тебе хорошенько подмазать, чтобы выручить сына, лучше сразу же прекрати всяческие хлопоты. Покорись судьбе и сиди тихо!

- Ох, вельможный пан, он же у меня единственный. Да и к тому же ни на что не пригодный, у него ноги кривые.

- Ну, что там ноги! Руки у него прямые, а карабин держат руками.

На это бедный Саламаха не знал, что отвечать. Дух у него перехватило, когда он услышал, сколько требуется денег, чтобы предотвратить грозящее несчастье. Но хоть бы пришлось ограбить кого на большой дороге, он должен был к сроку раздобыть назначенную сумму.

У мандатария была особая шкатулка для приходов с рекрутчины; он называл их «доходами с бенефисов» и следил, чтобы ежегодная сумма не убавлялась. Только из этих денег мандатарий смог за двадцать лет своего правления в Жвирове собрать изрядный капиталец.

Недаром он считался самым крупным богачом во всем околотке, евреи из окрестных местечек, у которых нюх на чужие капиталы, исчисляли его наличность в несколько десятков тысяч.

- И кому он все это оставит! - беспокоились завистники, ибо детей у Гонголевского не было.

К несчастью, провидение отказало ему в потомстве.

- А я так хотела бы иметь детей,- говорила всегда судейша, закатывая глаза и тяжко вздыхая.

И правда, ей очень хотелось иметь детей.

А теперь, зная уже репутацию пана судьи, познакомимся с ним лично.

IV

ПАРТИЯ ВИСТА У МАНДАТАРИЯ

Вечерами, после целого дня, проведенного в служебных трудах и заботах, судья развлекался.

Приступая к первому с ним знакомству, мы застаем его дома, в так называемой гостиной, за ежедневной партией в вист. Прежде, однако, приглядимся поближе к его наружности.

В соответствии с двойственным, официальным и частным, характером деятельности мандатария также и лицо его имеет двоякое выражение. Наряду с достоинством и солидностью официального чиновника на лице этом проступают все признаки, присущие частному судейскому.

Физиономия мандатария должна ex officio иметь нечто от льстивости лакея и торжественности служителя Фемиды.

Бонифаций Гонголевский был выдающимся, идеальным, можно сказать, типом давнего галицийского мандатария и, разумеется, всем его достоинствам морального свойства должны были соответствовать внешние его черты и манеры.

Среднего роста, коренастый, он мог, по обстоятельствам, в одну минуту задрать голову высоко кверху или столь же быстро опустить ее вниз, прямо к коленям ясновельможного пана. Должно быть, поэтому мужикам и евреям казалось, что он высокого роста, а помещик и староста считали его чуть ли не карликом.

Ничем не примечательное чело его с зачесанной назад жесткой чуприной могло быть мрачно, подобно туче, а могло покорно и униженно просветлеть, так же как и крупные, толстые, словно бы надутые губы готовы были в одно мгновенье сурово сжаться или расплыться в льстивой улыбке. Глубоко посаженные глаза по самой природе своей смотрели искоса, но в иных случаях упорно уставлялись в землю, а нос был похож на восклицательный знак, переправленный затем в вопросительный. Усы свои мандатарий на концах подстригал, а сбоку тщательно подбривал, волосы же гладко приглаживал на висках, видимо, желая прикрыть большие, оттопыренные уши.

Одежде он уделял мало внимания - только шейный платок всегда был у него повязан широким бантом, а воротнички упирались чуть ли не в скулы.

То ли по врожденной склонности, то ли вследствие многолетней привычки пан судья всегда держал правую руку в кармане, а левой поправлял цепочку от часов.

От этой привычки он отступал только, когда играл партию виста с «болваном» и держал в руках карты.

Наш мандатарий рьяный любитель виста и тот, кто почему-либо не знает благородной этой игры, для него попросту не человек.

«Боже милостивый, даже в вист не умеет играть»,- это было наивысшее для него осуждение.

Сам он считал себя первым игроком, если не в Европе, то по крайней мере во всей, как он говорил, Галиции и Лодомерии вместе с Буковиной и княжествами Затор и Освенцим.

- Вист, мой уважаемый,- говорил он,- это тебе не философия какая-нибудь, которой всякий дурак может нахвататься года за два, за три. В вист можешь пятьдесят лет играть и остаться прескверным игроком, если нет у тебя соображения…- заканчивал он, постукивая согнутым пальцем по лбу.

Надо признать, что он немало потрудился и подал пример редкой терпеливости, пока для собственного удовольствия и практики не выучил любимой игре теперешнего своего партнера и ближайшего соседа, Онуфрия Гиргилевича, бучальского эконома, который каждый вечер, по окончании хозяйственных хлопот, заходил к пану судье, когда на три роббера, а когда и на шесть.

В ранней молодости добрейший пан Онуфрий научился играть в лабету, позже, в зрелом возрасте, как-то сыграл раз, другой в марьяж, но о висте до недавних пор даже не слыхивал. Лишь оказавшись соседом Гонголевского, он волей-неволей вынужден был завоевывать вершины общественного просвещения и очертя голову принялся учиться этой благородной игре.

Судья справедливо твердил, что вист игра нелегкая, ибо сколько же труда и прилежания пришлось потратить Гиргилевичу, прежде чем он уразумел, как держать в руке сразу тринадцать карт. Пока ему не приходилось сдавать, он еще кое-как справлялся, помогая себе другой рукой, но когда ему самому надо было ходить, то вместе с нужной картой у него на стол падало, верно, с десяток ненужных, и всегда лицом вверх.

Мандатарий ужасно раздражался, но, надеясь со временем получить третьего партнера, не щадил сил своих и без устали учил, объяснял, показывал, ободрял. Бедный Гиргилевич потел, как в парной бане, ругался в душе на чем свет стоит, но после нескольких лет испытаний и упражнений убедился наконец, что играет он неплохо, только никогда не знает, с чего ходить, и не помнит, какие карты вышли.

Впрочем, одного взгляда на физиономию почтенного эконома довольно, чтобы перестать удивляться мизерности его успехов.

Пан Онуфрий Гиргилевич был