Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом - Коллектив авторов

Новые, стремительно развивавшиеся в жизни империи процессы все настоятельней требовали постоянного осмысления, вызывали интенсивный взаимообмен идеями, текстами, полемическими откликами в литературе, публицистике, науке, образовательной сфере, журналистике. И уже 1870–1880-е годы отмечены небывалым расцветом прессы.

В нижеприведенной таблице показано, как выглядела динамика суммарных разовых тиражей разных типов периодических изданий (в тысячах экземпляров)[1361]:

В 1870–1880-х годах начинается активное «поглощение» романной продукции прессой, взаимная ассимиляция романа и периодики; в новых обстоятельствах доминируют тенденции, лишь намеченные в 1830-х: а именно, уход исторического романа в журнал, приспособление журнальной формы к периодическому контексту, объему, ритму и структуре. Исторический роман оказался заново востребованным в эпоху «развитого журнализма», его жанровая шлифовка, количественные и качественные показатели нередко напрямую зависели от жестких условий литературной конкуренции и потребностей журналистики.

«Фабрика романов», недолго простаивавшая, заработала с новой силой. О темпах выпуска романной продукции в этот период говорят, к примеру, следующие данные: за полтора десятка лет (1870–1884 годы) усилиями примерно полутора сотен авторов издано больше тысячи романов – против сотни в 1830-е[1362].

Мы можем наблюдать почти ровную и стабильную работу «романной машины» (см. рис. 2); ее незначительные колебания лишь подчеркивают постоянный «голод» аудитории по отношению к этому сорту литературы. Понятное отличие новой волны от прежней заключается в том, что «разогрев» начинался не с нуля, как было раньше, – происходили реанимация, размораживание и концентрация навыков, либо застывших, либо рассеянных по другим «полям» – в драме, психологическом и философском романе, даже в романе-фельетоне; концентрация методов и приемов шла по готовой канве, и она приносила весьма ощутимую коммерческую отдачу.

При всех модификациях жанр сохранил память о своей сборной, промежуточной, монтажной сути, равно как и память о собственной смерти, о штучном, фрагментарном возрождении в других близких формах, память о рождении из «исторического» семени крупной романной эпической формы и последовавшем ее доминировании в русской литературе XIX века. Если вспомнить злую метафору Осипа Сенковского о незаконном, побочном происхождении исторической беллетристики, олицетворившей в России акт прелюбодеяния истории и фантазии, то в новом своем облике роман выступал в разных ролях – нередко в роли приживала, бедного родственника законных обитателей литературного мейнстрима, в родословной этого жанра легко узнается смесь всех кровей. Тройственный союз, «совокупление» истории, литературы и журналистики соединили элементы философско-психологического письма, биографического повествования, романа воспитания, фрагменты криминальной хроники, черты любовных романов и бульварной словесности – словом, все, что так охотно потреблялось журналистикой, особенно еженедельными иллюстрированными изданиями, в которых тоже нередко публиковались сочинения на исторические сюжеты. В последней трети XIX века исторический роман прочно переселяется в журнал.

Чрезвычайная, почти «агрессивная» плодовитость исторических беллетристов, как мы можем наблюдать, способствовала их личному коммерческому успеху и была связана с тем, что в этом секторе книжного рынка в 1870–1900-х годах вращались немалые средства. Если романы Е. Салиаса или Вс. Соловьёва, стабильно поглощаемые публикой, печатались из номера в номер в популярнейшей «Ниве» в течение трех, пяти, семи месяцев подряд – в среднем не менее полугода, – то доходы от одной только розничной продажи каждого номера журнала составляли примерно 20 000 рублей (с учетом того, что распродавалось почти 50 % тиража), а выручка от подписки – примерно 500 000 рублей. Таким образом, журнал приносил издателю около 600 000 рублей ежегодно. Авторские гонорары были высоки и составляли примерно 2,5–3 % от общей прибыли[1363]. Стоимость одного экземпляра отдельного издания романа средним объемом 300–400 страниц равнялась 12–15 рублям.

На рубеже 1870–1880-х годов история как тема и предмет снова становится частью политики и участвует в формировании реальной «повестки дня». А жанр исторического романа выходит за рамки литературного процесса и становится злободневным комментарием происходящих событий.

Романно-историческое «обострение» 1870–1880-х годов и повторяло опыт 1830-х, и создавало новый. Стремительно возникала новая культурная среда, в которой университетская кафедра и специальная историческая периодика, в иные моменты действовавшие как общественная трибуна, дискуссионная площадка, подкрепляли, а порой и прямо стимулировали этот литературный рецидив. И наконец, расцвет исторической публицистики, специальных изданий, публикующих документы, мемуары живых свидетелей, разыскания – это еще один ответ на запросы и ожидания общества. Первостепенную роль в данном контексте играл журнал «Исторический вестник», представлявший наиболее удачную попытку соединения научного и художественного начал. Политика журнала прямо и косвенно способствовала созданию благоприятной почвы и контекста для развития исторической беллетристики. Главный редактор журнала С.Н. Шубинский, историк и публицист, задолго до появления издания выбрал для себя наиболее предпочтительное амплуа популяризатора истории.

В этой связи, занимательное и интересное изложение стало одной из основных характеристик редакторского стиля, а следовательно, и всего «Исторического вестника». Редактор отказывался печатать необработанные архивные материалы, какой бы ценности они не представляли, отсылая авторов в «Русскую Старину». Шубинский предъявлял следующие жесткие требования: литературная обработка, согласованность всех моментов, завершенность характеристик лиц… С.Н. Шубинский был большим поклонником исторической беллетристики. Видя в ней «могущественное орудие популяризации», он постоянно расширял ее место в журнале. Здесь критерием качественности он ставил умение автора концентрировать многочисленные знания об эпохе в образы – немногие, но характерные и яркие[1364].

Архив, архивный документ, архивная работа в эпоху 1880-х годов получают исключительную важность: публика внимательно следит за тем, как входят в научный оборот, включаются в процесс художественной переработки и публикации исторические документы, материалы, письма, мемуары, как проясняются многие тайны прошлого.

Неслучайно, что именно в «Историческом вестнике» шла острая дискуссия о современной социокультурной функции исторического романа[1365]. В этом обсуждении в отличие от литературных споров прошлых лет преобладал конкретный, прикладной аспект; участники его сосредоточились на «утилитарной» – идеологической, воспитательной стороне исторического романа, его месте в системе народного образования, способности «влиять на умы», его дидактическом, нравственном потенциале и возможности «упорядочить хаос современности».

Интенсивность пополнения романной библиотеки к середине XIX века настолько высока, что уяснение ее устройства облегчило бы процесс каталогизации. Поэтому понятен соблазн исследователей как-то классифицировать большую массу текстов[1366]. При составлении путеводителя по именным библиотекам и авторским книжным полкам обязательно следует иметь в виду и журнальную «авантюрность» самого жанра, его «суетливость», занимательную энциклопедичность, глобальность, просветительство и одновременно назидательную развлекательность.

Если попытаться нарисовать «портрет» главных «фондообразователей» этих библиотек, исторических беллетристов «второй волны», то среди прочих мелких и крупных, случайных и преходящих черт остается все же несколько объединяющих положений. К ним можно отнести прежде всего три линии:

• судьба, биография как роман;

• сотрудничество с журналистикой;

• контакты с литературными мэтрами, прежде всего Толстым и Достоевским.

Рассматриваемое литературное поколение 1870–1880-х – литераторы, в основном «дети из хороших семей», отпрыски «литературно-журнального закулисья», «птенцы салонных гнезд», журналисты, ученые. «Обреченность на литераторство», историческую беллетристику нередко была общим, «родовым» свойством авторов этой когорты. Е. Салиас и Вс. Соловьёв, наверное, полнее прочих воплотили эти качества и максимально использовали литературно-академическое наследство, «нематериальные» родовые активы.