Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева - Владислав Зубок

Отсутствие у Картера ясного подхода к Советскому Союзу сыграло не менее важную роль в закате разрядки, чем убеждения Брежнева — в ее успехах в 1970-1975 гг. Президент США под влиянием Бжезинского и красноречивых критиков политики разрядки начал считать Советский Союз державой, способной на авантюры и безрассудную экспансию. Картер спутал стареющих кремлевских лидеров, идущих на поводу у событий и обстоятельств, с неугомонным и взрывоопасным Никитой Хрущевым. В мае 1978 г. Картер написал Бжезинскому, что «возрастающая военная мощь СССР в сочетании с политической близорукостью, подкрепленная великодержавными амбициями, может вызвать искушение у Советского Союза воспользоваться региональной нестабильностью, особенно в странах третьего мира, а также запугать наших друзей с целью достижения политического преимущества, а в конечном счете — даже превосходства. Вот почему я так отношусь к советским действиям в Африке, и вот почему наращивание вооружений СССР в Европе вызывает мою озабоченность. Кроме того, я вижу, что Советский Союз вынашивает планы проникнуть в Индийский океан через Южную Азию с возможной целью окружить Китай». Конец этой фразы многозначителен. Для того чтобы сдержать советскую экспансию на африканском континенте, Бжезинский и министр обороны Гарольд Браун решились на далеко идущий шаг в духе «реальной политики» — предложить стратегическое партнерство Китаю и разыграть «китайскую карту» против СССР. Вэнс возражал, он считал, что этот ход слишком опасен для советско-американских отношений, однако Картер согласился с Бжезинским и Брауном. Он направил Бжезинского в Пекин, наделив его широкими полномочиями для того, чтобы достичь соглашения с китайским руководством. Этот шаг, считает американский историк-международник Рэймонд Гартхоф, вызвал необычайно серьезные последствия, выходящие далеко за пределы того эффекта, который ожидали получить его инициаторы. Примерно в это же время Добрынин сказал Авереллу Гарриману, пытавшемуся защищать действия администрации Картера, что теперь уже ничто не поможет «изменить эмоциональный климат, который сегодня сложился в Москве»{968}. В этом климате опять надо было отвечать «ударом на удар» и тем самым вернуться к духу холодной войны, который с таким трудом был преодолен перед поездкой Никсона в Москву в мае 1972 г.

В свою очередь, члены Политбюро совершенно не поняли глубины и искренности намерений Картера, верующего баптиста, который стремился развивать контроль над ядерным оружием и уменьшить напряженность в мире. Брежнев и его соратники решили, что президент США является пешкой в руках своих советников. Громыко заметил в частной беседе с Вэнсом, что «Бжезинский уже превзошел самого себя», делая заявления, которые «нацелены на то, чтобы чуть ли не вернуть нас назад к периоду холодной войны». В июне 1978 г. Брежнев пожаловался на заседании Политбюро, что Картер «не просто оказался под обычным влиянием самых беспардонных антисоветчиков и главарей военно-промышленного комплекса США. Он намерен бороться за переизбрание на новый президентский срок под знаменем антисоветской политики и возврата к холодной войне». Через два месяца в Москве читали «политическое письмо» из посольства СССР в Вашингтоне. В письме говорилось, что Картер избрал события на Африканском Роге, а затем в Заире, в провинции Шаба, в качестве предлога, чтобы предпринять попытку пересмотра «всей концепции политики разрядки», подчинения ее политическим целям администрации. «Инициатива в этом деле исходила от Бжезинского и нескольких советников президента по внутриполитическим делам, которые убедили Картера, что ему удастся остановить процесс ухудшения своих позиций внутри страны, если он открыто станет проводить более жесткий курс в отношении Советского Союза». В сообщении цитировались слова лидера компартии США Гэса Холла, который назвал Бжезинского «Распутиным картеровского режима». По оценке письма, Картер, столкнувшись с советской твердой позицией, был вынужден отступить и принять «половинчатую, выборочную концепцию разрядки». Администрация продолжает ставить «определенный предел возможному улучшению наших отношений» в зависимости от задач укрепления НАТО, гонки вооружений и «игры с Китаем». Вместе с тем, отмечалось в письме, Картер не бесперспективен, и отношения с США не безнадежны. «Позднее, с достижением соглашения по ОСВ… можно ждать улучшения политического климата в наших отношениях. К этому времени пройдет и предвыборная кампания здесь с ее обычным разгулом шовинистической демагогии и антисоветчины»{969}.

Венский саммит в июне 1979 г. действительно показал, что при иных обстоятельствах Брежнев и Картер могли бы стать хорошими партнерами. Президент США был внимателен и терпелив, он явно испытывал сострадание и симпатию к больному советскому лидеру, старался найти с ним общий язык. После подписания соглашений об ОСВ Картер неожиданно потянулся к Брежневу и обнял его. Улучив момент, президент США передал генсеку проект предложений для следующего раунда переговоров о контроле над вооружениями, в которых предлагалось значительное сокращение стратегических систем. Он даже воздержался от обычных для него упоминаний о правах человека. Брежнев, несмотря на свою слабость, был растроган, и потом, в разговоре с соратниками, сказал, что Картер «в конце концов неплохой парень». Во время прощания Картер повернулся к советскому переводчику Виктору Суходреву и сказал, сверкнув своей знаменитой улыбкой: «Приезжайте снова к нам в Штаты и привозите своего президента»{970}. Через шесть месяцев советские войска вошли в Афганистан.

Добро пожаловать в Афганистан!

Члены Политбюро, особенно члены триумвирата Гречко, Андропов и Устинов, продолжали ошибочно считать, что разрядка стала возможной в основном благодаря «новому соотношению сил» и советской военной мощи, которая заставила западные страны сесть за стол переговоров. В течение некоторого времени подобное заблуждение не приводило к фатальным промахам в советской политике. Но в случае с Афганистаном последствия такого видения разрядки выявились самым роковым образом. В апреле 1978 г. в результате военного переворота в Кабуле к власти пришла Народно-демократическая партия Афганистана (НДПА). Сразу же после провозглашения победы «Апрельской революции» ее руководители обратились к СССР за помощью. Советские руководители, военные и КГБ не имели никакого отношения к этому событию и совершенно не были к нему готовы. Даже советские спецслужбы узнали об этом перевороте уже после его свершения. Как заметил Реймонд Гартхоф, первым камешком, повлекшим за собой целую лавину событий в Афганистане, вполне могли оказаться действия Ричарда Никсона и его союзника, шаха Ирана.

В 1976 и 1977 гг. шах, действуя в роли «американского шерифа» в регионе, убедил президента Афганистана Мухаммада Дауда покончить с давней ориентацией этой страны на СССР и очистить афганскую армию и госаппарат от леваков и сторонников Москвы{971}. По иронии судьбы, шахский режим в Иране пал вскоре после того, как революционный хаос сменил стабильный режим в Афганистане. Покой и равновесие в регионе оказались нарушены с катастрофическими последствиями на многие десятилетия.

С точки зрения Кремля «революция» в Афганистане из-за близости этой страны к советским границам в Средней Азии имела для СССР совсем другое значение, чем события в Африке. По мере того как росла нестабильность у южных рубежей, в Москве все сильнее крепло искушение превратить Афганистан в надежного сателлита, который находится под строгой опекой Советского Союза. Что касается КГБ, то здесь, как всегда, царил дух соперничества с американцами. Как вспоминает один из бывших старших офицеров КГБ, он относился к Афганистану как к региону, входящему в советскую сферу влияния, и потому был уверен, что Советский Союз «должен делать все возможное, чтобы помешать американцам и ЦРУ установить там антисоветский режим». После революционного переворота 1978 г. программы помощи Афганистану множились день ото дня — по линии Минобороны, КГБ, МИД, а также других ведомств и министерств, в том числе связанных с экономикой, торговлей, строительством и образованием. Из Москвы и республик Средней Азии в огромном количестве поехали в Кабул партийные делегации и советники. Нет сомнений, что советские чиновники руководствовались теми же побудительными мотивами, что двигали ими в Африке. Между прочим, советские представители и советники в Афганистане тоже получали приличные деньги в иностранной валюте, сопоставимые с теми, что зарабатывали их коллеги в Анголе, Эфиопии, Мозамбике, Южном Йемене и в других странах третьего мира, где специалисты из СССР, выполняя свой «интернациональный долг», помогали «странам социалистической ориентации»{972}.