Испанский сон - Феликс Аксельруд

Ха. Да это же ясно, зачем он пришел. Теперь только бы выяснить, откуда ему известно…

— Можно зайти? — спросил Этот.

— Заходи, — равнодушно обронила она. — Только дверь не запирай, пожалуйста.

Он зашел, аккуратненько закрыл дверь, снял шапку, помялся на месте.

— Ждешь, чтоб пригласили присесть? — осведомилась она. — Не дождешься. За распиской пришел?

— Э… — выдавил он и почесал за ухом. — Да я про нее и забыл, про расписку.

— Тогда зачем?

Он засмущался, и тут она догадалась. Поняла, откуда он знает про общагу и зачем он пришел. Ну конечно же. Это почему-то рассмешило ее — так, что она даже не смогла удержаться, чтоб не хихикнуть.

— Шел, значит, следом за мной.

— Ну.

— Хотел удержать от освидетельствования… Как видишь, еще не ходила. Доволен?

— Я не затем шел, — тихо сказал он.

— Детектив тоже мне, — хмыкнула она. — А зачем же еще? Передумал, что ли? Согласен, может, как предлагала?

Взгляд Этого пропутешествовал по комнате.

— Так значит, — с недоумением спросил он, — ты здесь живешь? Не в деревне?

Она вздохнула.

— Какая тебе разница… Прописку показать?

— А на вахте сказали, ты здесь живешь.

— Слушай, — она посмотрела на него с ненавистью, — чего тебе надо? Чего ты приперся? На свое творчество посмотреть? На, — повернулась она к нему полностью, — любуйся… Праздник мне испортил, козел.

— Я мириться пришел. Просить прощения.

Немая сцена.

— Ну так что? Пустишь? Или пойдем куда…

Она и хотела бы поверить — ведь это значило, что план еще можно спасти! — но не могла, не должна была. Если он шел за ней и она ничего не заметила, не подумала даже — очко в его пользу, невзирая на ее состояние и на все остальное. А если хотя бы одно очко в его пользу, значит, не такой уж он полный осел. А если не осел, значит, может и еще что-нибудь отмочить, пользуясь ее временной нетрудоспособностью.

— Не знаю.

— Можно с тобой поговорить?

— Говори.

— Ну чего ты так… Я правда переживаю. Честно. Шел за тобой и всю дорогу переживал. Все хотел догнать, да все духу не хватало. Я, это… не в себе был, пойми. Объясниться хочу. Полностью.

— Не верю я тебе.

— Зря. Ну — хочешь, на колени встану?

А если правда, подумала она. А вдруг. Как бы убедиться… Видно, придется рискнуть. Ну, что он отмочит, что? Худо то, что он теперь знает не только про план, но и про общагу тоже. Если он действительно хочет помириться, это одно… а если единственная его цель — избежать освидетельствования… да, тогда плохо мое дело.

Ладно. Взяла себя в руки, быстро.

— Хочу, — с вызовом сказала она.

Он бухнулся на колени.

— Простишь?

— А зачем тебе это?

— Не знаю. Честно. Просто хреново мне, и все.

Сегодня избежит освидетельствования, а завтра меня возненавидит. Но ведь пока у меня синяки… а они пройдут даже и не завтра…

— О’кей. Считай, простила.

Он не вставал с колен.

— Ну, что тебе еще надо? — спросила она. — Хотел прощения? Получил. Теперь можешь идти, отмечать веселый праздник с коллегами.

Он опустил голову.

— У самого-то небось рожа в порядке, — добавила она, не удержавшись.

— Ты не простила меня, — убито сказал он.

— Слушай, — скривилась она, — кончай этот цирк.

Он подполз к ней на коленях, как богомолец из Фатимы, и жалостно, снизу вверх, заглянул ей в глаза.

— Поговори со мной.

— Ну хорошо, хорошо… — смягчилась она; было похоже, что ему и впрямь не по себе, и если так, то это срочно нужно было использовать. — Встань… Сядь вон туда. Нет… иди-ка ты на лестничную клетку и жди. Мне нужно привести себя в порядок.

Он повеселел.

— Только не кури там, понял?

Он пошел. Она зажгла свет и полезла в шкаф за косметикой.

* * *

Они никуда не пошли: если уж Вали и Гали нет в субботние сумерки, значит, это надолго. Они сидели на соседних кроватях при уютном свете настольной лампы, отвернутой в сторону. За дверью таскали столы и стулья, смеялись и бегали. Этот говорил — потупясь, вздыхая, с трудом подбирая слова. Марина слушала его безыскусный рассказ, больше похожий на исповедь.

Я родился в маленьком уральском городе. Отец — летчик-испытатель… конечно, погиб… а мать штукатур, переезжала со стройки на стройку во многих разных городах; в одном из них я и родился. Мать пошла на работу, как только я дорос до яслей. Я всему научился в яслях. Ходить, разговаривать, драться, целовать девчонок. Сексуальная сфера у меня с детства была особенно возбудимая. Всех подряд хотел трахать, начиная с воспитательниц. А больше всего хотел трахнуть маму — а отца убить, чтоб не мешал.

Уже когда в училище проходили Фрейда, я узнал, что эти преступные детские мысли — естественное явление. Вообще-то я учился так себе, но Фрейд меня здорово заинтересовал. Мало его, конечно, давали… но мне еще повезло: раньше-то он вообще был запрещен, его и в программе не было. Правда, из того, что было, я половину не понял — язык у него какой-то дурной, фразы длиннющие! — но вот это, насчет матери и отца, это я понял очень даже прекрасно. В детстве бы мне Фрейда почитать, в ясельном возрасте… может, был бы сейчас совсем другим человеком… Но так как я не читал, то считал себя выродком, стыдился этих желаний и видел плохие сны. Так начала формироваться моя личность.

Нормальной квартиры у нас тогда не было. Все какие-то времянки, бараки… а мыться ходили в баню, и мама брала меня с собой. Считали маленьким. Представь: я один, как султан, со своей пиписькой, а вокруг голые бабы. Целая толпа голых баб. Сверкают от воды — молодые, старые, всякие, я на них во все глаза смотрел, сравнивал, запоминал. Знал, стервец, что скоро маленьким быть перестану, и кончится эта лафа.

И к детскому саду, Мариша, вырос из меня конкретный сексуальный маньяк. В натуре по Фрейду. Писька не стояла еще, а уже лазил к девочкам куда и чем только можно было. Да и они туда же… Любовь была у меня самая большая — Оля. Страшно сексуальная девка была, такая же, как и я. Спрячемся с ней куда-нибудь за шкафы и давай наслаждаться друг дружкой. Я ее ублажаю, она меня, и материмся при этом, как сапожники.

Знаешь, ведь я по натуре беззлобный. Если матерюсь, то лишь чтоб себя подзадорить. С детского сада с парнями не дерусь — боюсь получить по роже… Вот бабам — им от меня достается… по разным причинам… На тебя вот руку поднял — ну это, наверно, с испугу. Наверно, ты права, я где-то трус. Просто трус, короче.

Я еще никому всего этого не говорил, веришь? Даже себе самому не говорил… Не знаю, почему тебе стал. Как плотину какую-то прорвало — от потрясения, должно быть. Плохой сегодня для нас день оказался. Нужно как-то исправлять. Может, как-нибудь вместе…