История отечественной философии XI-XX веков - Борис Емельянов

Достоинство человека имеет свое основание в Богоподобии, поскольку «личность человеческая – и не личность человеческая вообще, – не отвлеченное понятие, а действительное, живое лицо, каждый отдельный человек имеет безусловное, Божественное значение»1108. Наконец, самоценность личности определяет, по Соловьеву, сущность общества: «Принцип человеческого достоинства, или безусловное значение каждого лица, в силу чего общество определяется как внутреннее, свободное согласие всех – вот единственная нравственная норма»1109.

Нравственность, считает философ, должна реализовать себя в практической жизни как отдельной личности, так и общества в целом. В процессе эволюции общество должно становиться более нравственным и духовным, при этом нравственность будет проникать во все сферы деятельности общества, в том числе в экономическую. В обществе должны осуществляться нормы, при которых «значение человека, а следовательно, и человеческого общества определяется по существу экономическими отношениями… Человек не есть прежде всего производитель материальных полезностей или рыночных ценностей, а нечто гораздо более важное… и общество также есть нечто большее, чем хозяйственный союз»1110. Однако общество, общественные отношения должны обеспечивать каждому его члену достойное человеческое существование, правда, «это уже вопрос не нравственности, а экономической политики»1111. Отдавая должное экономической, материальной сфере жизнедеятельности человека, В. С. Соловьев неоднократно подчеркивал, что «действительное осуществление человеколюбия должно захватывать область материальной жизни»1112.

В религиозно-идеалистической антропологии В. С. Соловьева человек – единственное активное, деятельное существо природы, осознающее свою деятельность, создающее идеалы. Философ утверждает, что человек должен делать себя лучше, чем он есть в действительности. Поэтому человек должен оцениваться не по тому, что он есть, а по тому, что он уже сделал или делает. «Человеку естественно хотеть быть лучше и больше, чем он есть в действительности… Если он взаправду хочет, то и может, а если может, то и должен». Это утверждение может показаться противоречивым и даже бессмысленным «быть лучше, выше, больше своей действительности». «Да, – утверждает философ, – это есть бессмыслица для животного, так как для него действительность есть то, что его делает и им владеет, но человек… может воздействовать на нее изнутри, и, следовательно, эта его действительность есть так или иначе, в той или другой мере то, что он сам делает, – делает более заметно и очевидно в качестве существа собирательного, менее заметно, но столь же несомненно и в качестве существа личного»1113.

И еще одна оценка человека, считает Соловьев, должна быть учтена: человек должен быть нравственно безупречен и деятелен в стремлении к еще большему совершенству. «Во всяком человеческом деле, большом и малом, физическом и духовном, одинаково важны оба вопроса: что делать и кто делает? Плохой или неприготовленный работник может только испортить самое лучшее дело», – заявляет философ1114.

Таковы основные черты религиозной антропологии В. С. Соловьева, в которой человек, являясь образом и подобием Бога, становящийся всеединым, утверждающий себя в высоких идеалах нравственности, самоценен, ибо Бог «определяет только то, чем он становится, – содержание и цель его жизни; но что он этим становится, это имеет свое основание не в Божестве, отрешенном от всякого процесса, а в нем самом»1115.

Вл. Соловьев не был бы истинно русским философом, если бы не предпринял попытки или хотя бы не помыслил о реальном воплощении своих идей относительно России, ее прошлого и будущего. Именно здесь обнаруживается болевая точка, обнаженный нерв его пульсирующей мысли.

Еще в канун Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Вл. Соловьев на публичном заседании Общества любителей российской словесности произнес речь «Три силы», в которой продемонстрировал все то же стремление к всеединству. Философ считает, что человеческое развитие управляется тремя силами, воплощенными в трех основных культурах – мусульманском Востоке, западной цивилизации и славянстве. В культуре мусульманского Востока преобладает влияние силы единства, отрицающей всякую индивидуальную свободу. В западной цивилизации, наоборот, утверждается самостоятельность всех «индивидуальных форм». Если Восток уничтожает человека и утверждает только бесчеловечного Бога, то Запад вырабатывает частные и общие формы жизни, не заботясь о ее внутреннем содержании. В славянстве, и в особенности в России, действует третья сила – Божественная, которая может дать положительное содержание Востоку и Западу, освободить их от исключительности и создать целостность общечеловеческого организма.

Философ неоднократно подчеркивал, что именно русский народ призван осуществить «правду Божию» на Земле. Не удивительно, что многие современники считали его славянофилом «на всю жизнь». Что действительно славянофильского в его взглядах? Это признание особой миссии русского народа, вера в Россию, идея Москвы как третьего Рима, взвешенная критика европейского пути общественного развития, идеализация русских форм «государственности и общественности» – союза церкви с самодержавием, опирающегося на поддержку народа, живущего в общинах. Он утверждал: «Монастырь, дворец и село – вот наши общественные устои, которые не поколеблются, пока существует Россия»1116.

Однако Вл. Соловьев был далек от «отрицательного» национализма славянофилов, критиковал его: «Я решительный враг отрицательного национализма, или народного эгоизма, они не хотят понять той простой вещи, что для показания своей национальной самобытности на деле нужно и думать о самом этом деле, нужно стараться решать его самым лучшим, а не самым национальным образом». В отличие от славянофилов, Вл. Соловьев как философ всеединства признавал равные права православия и католичества, стремился объединить оба этих направления в общую кафалическую церковь. Следуя идее всеединства, Вл. Соловьев стремился поднять на должную высоту политическое значение царизма. Он полагал, что царизм в союзе с «вселенской церковью и теократией» обеспечит мощь и могущество России. Этот союз позволит «сообщить живую душу» человечеству, соединить «разорванное» человечество «с всецелым Божественным началом». Вл. Соловьев утверждал идею национального призвания как идею осуществленного всеединства, всечеловечества. И все же эта великая идея русского философа была не более чем теократической утопией. Вера в национальное мессианство, основывающееся на триаде «Москва – третий Рим, русское самодержавие и народ-богоносец», была далека от исторических реалий конца XIX в. и в конечном итоге привела Вл. Соловьева к духовной драме. В «Трех разговорах», поразительном документе, на страницах которого и отражена эта драма, представлена уже другая историческая перспектива человечества – о том, что его история не имеет прогресса, а следовательно, Богочеловеческой перспективы. Человечество ждут опустошительные войны, западная культура столкнется с панмонголизмом и потерпит поражение. Спасение от ига народы увидят в культе кумира и тоталитаризме, станет возможной победа Антихриста. Новое царство, если и возникнет, то только за пределами земной истории человечества.

Подытоживая жизнь и творчество Вл. Соловьева, А. Ф. Лосев писал:

В 1900 г. Вл. Соловьев умирал от неизлечимых болезней; а человечество, по его мнению, в те времена тоже умирало и тоже от своих неизлечимых болезней, которые он теперь уже научился распознавать вопреки своему прежнему прогрессивно-историческому оптимизму. У Е. Н. Трубецкого мы читаем: «Мы знаем, что уже “Три разговора” были написаны в предвидении “не так уже далекой” смерти самого автора. Это предчувствие близости собственного конца в связи с изданием книги, повествующей о непосредственно предстоящем всеобщем конце, не есть результат простой случайности. Что-то оборвалось в Соловьеве, когда он задумывал эту книгу: ее мог написать только человек, всем своим существом предваривший как свой, так и всеобщий конец». Таким образом, мы не ошибемся, если вообще назовем все мировоззрение Вл. Соловьева не иначе как философией конца.

При этом мы хотели бы только предупредить читателя о недопустимости некоторых крайних выводов из этой философии конца. Ведь эту философию конца очень легко понять как проповедь какогото квиетизма, оппортунизма или даже нигилизма. Но такого рода выводы диаметрально противоположны тому, что хотел умирающий Вл. Соловьев. Никакой конец не мог иметь для него абсолютного и всепобеждающего значения. С его точки зрения, если конец дела означал его неудачу, то этот же конец означал необходимость еще чего-то нового. Конец одного Вл. Соловьев всегда мыслил как начало другого, хотя это другое и не представлялось ему в ясном виде. Но вот, например, разочаровавшись в схематизме своей ранней философской схемы, в своих статьях под названием «Теоретическая философия», он стал уже на новый путь, хотя и не успел его закончить. В критике традиционной религии он ощутил ее конец, но он же умер еще и провозвестником еще новых достижений на этих путях. Он предчувствовал и конец прежней отвлеченной эстетики, основанной не на красоте как умозрительной предметности, но на красоте как животворящей силе самой действительности…1117.