Чёрная стая - Ольга Игоревна Сословская

письмо Жюстине, сообразил, что в дороге оно, наверняка, разминется с почтовой каретой, скомкал листок и отшвырнул перо. Писать Линусе так и не решился, правда была бы унизительна, ложь — оскорбительна, а умолчание только оттягивало неизбежную расплату.

* * *

Войцех провалялся на кушетке в библиотеке почти до вечера, засыпая халат пеплом многочисленных выкуренных трубок и обдумывая свое положение, принимая и отметая решения, терзаясь чувством вины и пытаясь найти оправдания. Приходилось признать, что роль дичи он выбрал сам, пытаясь переложить ответственность за происходящее на Доротею. О да, он бегал от нее! Медленно и недалеко, призывно оглядываясь через плечо, наслаждаясь этой игрой, волнующей и опасной. В чем бы ни была вина графини, виновата она была не перед ним, и уж тем более не перед Каролиной, о существовании которой даже не подозревала. Нужно было выбираться из сладкой трясины, затягивающей его все глубже, но мысль о том, что сделанного не воротишь, и разом больше, разом меньше — за все один ответ, останавливала Войцеха от незамедлительных и решительных действий.

Так и не найдя ответа на свои вопросы, Шемет оделся, спросил кофею и отправился в Бургертеатер, к Глатцу.

* * *

За прошедшую с первого визита неделю Войцех и Уве встречались уже в пятый раз. Музыка стремительно сближала их, Шемет и сам не заметил, как они перешли на «ты», отбросив светские условности. Уве, без сомнения, был не просто великим певцом, каких Вена повидала предостаточно, его музыкальное образование потрясало своей глубиной и обширностью. Глатц говорил о Моцарте и Гайдне так, словно был с ними знаком, разбирался в скандинавском, германском и испанском народном пении, неплохо владел многочисленными инструментами, хотя не был виртуозом, его красивым сильным пальцам недоставало какой-то доли ловкости и проворства. А, кроме того, красавец-тенор оказался фигурой загадочной, хотя и привлекавшей к себе внимание светских сплетников.

Никто не знал, где Глатц живет. Никто не видел его до начала спектакля или поздних увеселений, если в тот вечер он не пел в опере. О его успехах у дам ходили легенды, но никто не мог указать пальцем на их источник. Поговаривали, что Уве — потомок знатного рода, скрывающий свое имя, чтобы иметь возможность выступать на сцене, не покрыв его позором. Но в последнее Войцеху верилось мало. Манеры Глатца были безупречны, даже несколько старомодны, словно галантному обхождению он учился во времена фижм и пудреных париков. Но сквозь тонкий налет лоска временами проглядывала даже не сталь, тяжелое, грубое железо, и в голове у Шемета при мыслях о новом приятеле возникал не меч, а боевой топор. Хотя ни о битвах, ни о войнах они ни разу не говорили. Только о музыке.

На этот раз Уве принес гитару и два барабана, один чуть поменьше другого, соединенных между собой и открытых снизу. Барабаны были тоже африканские, Уве назвал их «бонго» и вручил Войцеху. Час ушел на знакомство, и Шемет далеко не был уверен, что делает все, как полагается. Но идея сочетать задорный африканский ритм с испанской гитарой себя вполне оправдала, а страстный романс о черноокой обольстительнице, которой возлюбленный подарил бусы, последнюю рубашку, а в конце и душу, они спели на два голоса.

Идиллию прервал театральный служка, принесший Глатцу запечатанный большой красной печатью конверт. Герб Шемет разглядеть из вежливости даже не пытался, но и издалека было видно, что он, по меньшей мере, герцогский. Уве скрипнул зубами и бросил письмо на туалетный столик, сбив при этом подсвечник, едва не запаливший персидский ковер.

— На сегодня все, — мрачно объявил он, — придется идти. Чертова кукла!

— Почему «придется»? — удивился Войцех. — Она стара и страшна?

— Молода и прекрасна, — пожал плечами Глатц, — но меня женская красота трогает мало. Мужская тем более, — усмехнулся он, заметив обеспокоенный взгляд Шемета, — музыка — вот моя единственная возлюбленная на все времена. Но отказать я не могу.

Войцех молча вскинул бровь, приглашая приятеля к продолжению.

— Я пою почти все главные партии в Придворной опере, — пояснил Уве, — и держат меня за голос, не сомневайся. Я лучшее, что у них есть, и знаю это. Но довольно слова какой-нибудь влиятельной особы, и мое место займет подающий надежды дебютант. Более сговорчивый. Мне не составит труда порадовать даму, и в другой раз я бы пошел на свидание без малейших сомнений. Но сегодня у нас так хорошо сложилось. Право, у меня такое чувство, словно я намереваюсь изменить возлюбленной.

— А ты когда-нибудь это делал? — вдруг спросил Войцех.

— Что «это»?

— Изменял?

— У меня не было возлюбленной, — ухмыльнулся Уве, — только любовницы. И я никогда не обещал никому хранить верность. Значит, и не изменял.

— Завидую.

Войцеха вдруг прорвало. Он выложил Уве все свои сомнения и терзания, возможно, даже честнее, чем самому себе. Говорил сбивчиво и взволнованно, а потом замолчал, уронив голову в ладони.

— И что мне делать? — тихо спросил он. — Я чертовски нуждаюсь в совете, дружище.

— Да уж, — по губам Уве скользнула легкая улыбка, — влип ты, приятель. Что тебе делать с невестой — не скажу. Если любишь — сам поймешь, когда придет срок. А вот с прекрасной охотницей…

Он задумался, тряхнул золотой гривой и раскатисто рассмеялся.

— Поменяйся с ней ролями, приятель. Поглядим, понравится ли ей быть добычей.

* * *

Простившись с Глатцом и заехав домой переодеться в васильковый фрак и белоснежные панталоны, Войцех помчался в Хофбург, где император Франц давал последний перед Великим Постом большой бал. Празднество длилось часа три, танцы и вино уже туманили взгляды, и на появление графа Шемета никто особого внимания не обратил.

Войцех поймал Доротею, когда она скрылась за портьерой, отделяющий большую залу от двери на лестницу, ведущую в приватные апартаменты, где гости могли передохнуть и привести себя в порядок. Графиня радостно улыбнулась и потянула его к двери, но Войцех тут же, у занавеси, мимо которой проносились в вальсе пара за парой, рухнул на колени, одной рукой задирая подол бального платья, а другой нащупывая завязки своих панталон. Доротея охнула, молниеносно срывая с руки перчатку и зажимая в зубах белоснежный шелк.

— Нас могут увидеть, граф, — успела прошептать она, когда Войцех, резко поднявшийся с колен, развернул ее спиной к себе, — не здесь, прошу вас. Не здесь.

— Я вел себя, как последний идиот, — прошептал Шемет в раскрасневшееся маленькое ухо, — я наделал ошибок, за которые расплачиваться придется не только мне, но и женщине, чьей