По ступеням «Божьего трона» - Григорий Грум-Гржимайло

Когда мы, пройдя селение, вышли на мост через р. Чи-ю-хэ, перед нами открылся чудный вид на долину этой реки, могущую бесспорно считаться живописнейшим уголком во всем Принаньшанье.

Рамку картины составляют горы: голые, разноцветные, они образуют кольцо, разомкнутое лишь для того, чтобы поглотить реку, которая тут же, на глазах, исчезает, точно в пучине, в сумраке раннего утра, еще царствующего в ущелье, тогда как вся котловина потянулась уже золотом и сияет от блеска первых лучей вставшего солнца. Почва котловины имеет зимой однообразную серую окраску, но теперь этот монотонный колорит скрыт в волнах оптического тумана, который придает фантастические очертания разбросанным вдоль реки фанзам, деревьям и, наконец, стенам городка Чи-цзинь-пу, кажущимся то несоразмерно большими, то точно приподнятыми над землей и висящими в воздухе.

Но эта фантастическая картина длится одно лишь мгновение. Туман поднимается выше, поглощает дома и заборы… еще виднеются вершины голых деревьев… но вот, и они уже исчезли, а вслед затем исчезли и горы, и только их неопределенные силуэты говорят еще наблюдателю, что все, что он только что видел, – не сон. Но терпение… Пройдет час, много два, выше поднимется солнце, согреет каменистую почву, и мгла рассеется, как дым…

К востоку от Чи-ю-хэ котловина имела каменистый грунт: глина, песок и щебень заполняли все впадины между складками крупнозернистого песчаника, которые, будучи абрадированы, имели почти меридиональное простирание. Эти же песчаники, относимые Лочи к каменноугольному возрасту, слагают и горы, с востока ограничивающие Чи-цзинскую котловину. Дорога пересекает их почти под прямым углом, пролегая по сквозному ущелью, кое-где поросшему чием, камышом и свитой обыкновенно сопутствующих им растений. Это ущелье, имевшее в длину около трех километров, вывело нас в огромную, циркообразную равнину Чи-цзинь-ху, поросшую камышом и блестевшую небольшими пятнами льда – разливами во множестве здесь бьющих ключей. Пройдя ею километра два, мы завидели впереди убогую группу строений при двух маленьких и тоже убогих постоялых дворах – поселок Чи-цзинь-ху, в котором и остановились.

Котловина Чи-цзинь-ху, которую нам предстояло пересечь на следующий день, может быть, еще недавно представляла дно обширного озера. Ее почва состоит из лёссоподобного мелкозема (озерного лёсса?), с примесью мелкой гальки и гравия, кое-где подернутого выцветами соли и во всех виденных мною почвенных разрезах имеющего яснослоистое, горизонтальное сложение.

Существуют ли остатки этого озера еще и поныне? По-видимому, да, так как к собственному имени котловины китайцы прибавляют и нарицательное «ху», что значит – озеро. Но утверждать я этого не хочу, так как чего-либо похожего на озеро я не видел.

Поверхность почвы котловины, благодаря кустикам Nitraria, имеет бугристый характер, но не везде; в более низких местах, в особенности где растет камыш, она вполне выровнена; к камышу здесь кое-где присоединяются: Zygophyllum sp., Artemisia sp., Lycium ruthenicum, Caragana arenaria, в особенности же чий, достигающий кое-где двухметровой высоты.

Первым жилым местом, встреченным нами на следующий день по выходе со станции Чи-цзинь-ху, был полуразрушенный пикет Бардун (Ба-ла-дун), близ которого мы нашли две-три плохонькие мазанки, два-три дерева и небольшой участок вспаханного поля. В трех километрах от него и девяти от Чи-цзинь-ху мы прошли селением Бургацзы (Бу-лу-гэ-цзы), где бо́льшая часть домов и пикет были в развалинах; такие же развалины попались нам на глаза и в следующих селениях: Гашигунь (Ха-ши-гу), расположенном между двумя рукавами ключевой речки Гань-гоу, и Ло-то-чжэнь, мазанки которого размещались частью на краю, частью же на дне неглубокой ключевой балки.

За селением Ло-то местность получила волнистый характер, и вскоре мы вышли на многоводную и быструю речку Ма-гэ-чэн, о которой уже не раз говорилось выше и с которой мы будем иметь еще случай познакомиться поближе. Правый берег ее был высок и обрывист и, без сомнения, когда-то служил берегом и исчезнувшему озеру Чи-цзинь-ху. Отсюда страна получила иной характер: позади оставалась равнина, здесь же вставали за холмами холмы, все выше и выше, сложенные исключительно из гальки, местами очень крупной, сцементированной у р. Ма-гэ-чэн желтовато-красной, а далее к востоку серовато-желтой глиной. Холмы эти были совсем бесплодны, и только в логах, часто ключевых, ютилась кое-какая растительность. Все ключи текли на север, но достигали ли они р. Ма-гэ-чэн или постепенно терялись в рыхлой почве своих русел – этого проследить мы не могли. Самый значительный из них называется Чан-шуй, другие же, как кажется, безымянны. Наконец, на седьмом километре от р. Ma-гэ-чэн мы достигли станции – обильного родниковой водой лога, в котором расположилось селение Хой-хой-пу.

Местные жители мне передавали, что поселение это очень древнее, и что в нем искони жили мусульмане, пришедшие с запада. Эта легенда дала мне повод одно время думать, не Куюй ли это XV столетия? Должен, однако, заметить, что китайские известия об этом последнем городе противоречат такому предположению. Как бы то ни было, были ли первоначальные жители Хой-хой-пу выходцами из Хами или не были ими, но к шестидесятым годам нынешнего столетия они успели уже вполне окитаиться и слиться с приселявшимися к ним дунганами, тоже окитаившимися тюрками. Когда вспыхнуло восстание мусульман в Китае, население Хой-хой-пу примкнуло к нему, за что и поплатилось впоследствии, когда армия Цзо-цзун-тана перешла за Великую стену.

Хой-хой-пу не был взят приступом: жители покинули его добровольно и своевременно; тем не менее китайцы не оставили в нем камня на камне. До этого прискорбного события Хой-хой-пу был обнесен стеной и вмещал несколько сотен семейств, существовавших, главным образом, горным промыслом. Ныне селение это почти пусто; переживших грозные события шестидесятых и начала семидесятых годов осталось немного; да и то предпочитают почему-то селиться вне ограды, поближе к ключам, осененным огромными тополями. В них все еще не остыла любовь к горному делу, но пока они занимаются только ломкой жернового камня, да батрачат на каменноугольных копях за Цзя-юй-гуанем.

15 марта мы выступили из Хой-хой-пу. Путь наш пролегал по каменистой степи, имевшей слабый наклон к востоку и довольно заметное падение на север, куда обегали и все пересекавшие нам дорогу ключевые логи и сухие, но неглубокие раздолы, сливавшиеся там в одно безводное русло; а русло, огибая высокие скалы Хэй-Шаня (Бэй-Шаня, По-Шаня у Крейтнера, Цзя-юй-гуань-Шаня у Обручева), выходило затем в широкую долину р. Тао-лай.

На седьмом километре от Хой-хой-пу мы прошли мимо укрепления Хун-шань-цзя; еще дальше мы поравнялись с развалинами укрепления Бай-лянь-сы и, наконец, увидели перед собой невысокие, но заново отделанные стены крепостцы Шуан-цзин-цзы, о которой упоминает и китайский дорожник прошлого века. Вблизи стен этой крепостцы какой-то предприимчивый китаец держал харчевню, в которой за небольшую плату можно было получать чай, водку и несколько незатейливых блюд. Несколько поодаль высились неизвестно по какому поводу выстроенные триумфальные ворота (пай-лоу) обычной китайской архитектуры, и тут же рядом утверждена была деревянная доска, на которой с одной стороны надпись гласила: «Граница Юй-мыньского уезда», а с другой: «Граница Су-чжоуского уезда». Отсюда уже считалось 40 ли до Великой стены, которые мы и сделали в сообществе с нагнавшим нас дунганином, ехавшим на прекрасном, увешанном, согласно китайскому обычаю, бубенчиками коне.