Вечный зов - Анатолий Степанович Иванов

— А чего на глупые вопросы отвечать…

— Что-о?

— Зачем мне рожь засыпать, коль мы уже ее посеяли? Пшеницу засыпаем. Пшеницы тоже будем сеять маленько.

Субботин как-то беспомощно опустил голову.

— Действительно… Пустеет голова, что ли? Старость не радость.

— Устал ты просто, Иван Михайлович, — сказал Кружилин.

— Да, да, — кивнул благодарно Кружилину Субботин. — В голове все еще станки, машины, лес, тес, цемент. И составы… Представь — целые железнодорожные составы с людьми, с техникой. Знаете, что на станции в городе творится? А в обкоме, в облисполкоме? Люди требуют их обеспечить жильем, питанием, разместить оборудование. Бюро заседает сутками, решая все эти вопросы, люди, дожидаясь своей очереди, прямо там, в коридорах, и спят. Иногда ищешь-ищешь среди спящих тел, чья очередь подошла на бюро… Из всего этого еще мешанина в голове…

Потом секретарь обкома долго молчал, очень долго. Молчали и Кружилин с Назаровым.

— Ну, так… И все же, Панкрат Григорьевич, ты крепко подумал, прежде чем решиться с этой рожью? Ведь недаром говорится: начиная дело, рассуди о конце…

— Так говорится, — кивнул председатель. — Но еще и эдак: не бей в чужие ворота пятой — не ударят в твои целою ногой.

Субботин не сразу добрался к смыслу этой присказки, думая, наклонил голову, прищурил глаза.

— Нынче-то мы и то за счет ржи хлеба много государству сдали, хотя ее и посеяно было с воробьиный нос, — помог ему председатель. — А ежели бы поболе…

— А ты, Поликарп, что скажешь?

— Да то же, что и Назаров. Если б не его колхоз, не выполнил бы район план хлебопоставок.

— Так… — вздохнул еще раз Субботин. — И что же я с вами делать теперь буду?

…Возвращались в райцентр уже затемно. Отдохнувший жеребец легко затащил ходок на увал, колеса звонко постукивали по мерзлой, кочковатой дороге.

— Эти ребятишки еще не вернулись с элеватора? — спросил вдруг Субботин.

— Вроде нет еще.

Субботин устало дремал, откинувшись на спинку плетеного коробка. Казалось, он, закрыв глаза, все еще сравнивает в уме цифры, которые называл ему недавно Назаров. Беседовали они часа полтора, председатель не спеша говорил о каждом поле, характеризовал его в двух-трех словах.

— Это вот, что промеж овражка и березовой гривы тянется, гектаров тут будет полтораста. — Охрипший председатель тыкал кривым пальцем в двойной тетрадный лист, на котором он живенько набросал план колхозных угодий. — Нынче тут пшеницу сеяли. Ну, собрали ничего по нонешнему году, а главное — вовремя. Федор Савельев убирал, у того и зерна не просыплется. Человек дерьмо, а на работу золото, чего скажешь. А все ж таки рожь завсегда дает на этом поле на шесть-семь центнеров больше. Это годами проверено. Вот считай, ежели на пуды, значит пять-шесть тысяч пудов недобрали. Теперь поле, что клином в излучину Громотухи вдается…

Субботин слушал не перебивая, записывал цифры в блокнот. Долго считал что-то, покусывая карандаш.

— Что ж, по твоим расчетам, на будущий год вы соберете ржи в два раза больше, чем если бы пшеницей засеяли?

— Как Бог даст. Выйдет год — соберем.

— А ежели неудачный будет год?

— На все Божья воля. Но меньше не получится все равно. Так и так — риску нету. А с пшеничкой есть. Так зачем рисковать? Дорискуемся…

Доводы Назарова были просты и убедительны.

— Ну а ты чего молчишь, молчун? — сердито спрашивал Субботин у Кружилина.

— Объясняет же Панкрат… Разве не понятно? Лучше мне не объяснить.

Потом Субботин ходил по бригаде, оглядел ригу, молотилку, обошел вокруг скирды, которую чуть не промочило дождем. Женщины уже снова разворачивали ее, собираясь молотить, сбрасывали сверху прихваченные морозцем соломенные пласты.

— Живо у меня, бабы, со скирдой этой разделаться, при фонарях всю ночь работать чтоба, — бросил им на ходу председатель, подошел к трактористу, возившемуся у трактора. — Приводной ремень опять, гляди, порви мне, раззява! Последний вчера привез, больше нету. А то из языка твоего ремень выкрою, все равно поганый.

Какая-то бабенка прыснула и зажала рот, нырнула за молотилку.

— Матершинник он голимый, — пояснил председатель Субботину. — Ну спасу нет, как лается, даже мужики краснеют.

— А ежели опять дождь начнется? — спросил Субботин, глянув на небо, по которому ползли еще клочья облаков.

— Не, из-за Громотухи холодом тянет. Развёдреет, значит. Окончательно зимушка легла.

И вот сейчас действительно небо начало очищаться, в темных разводьях над головой замигали первые, редковатые пока, но зато самые крупные звезды.

— Ну и что же все-таки делать будешь с нами теперь, Иван Михайлович? — спросил Кружилин.

— Делать? — открыл глаза Субботин, встрепенулся. — Ты вот что скажи: сам-то что будешь делать с рабочими своего завода? В землянках больше одной зимы держать их нельзя, лесу, на который вы надеялись, не дадут. Об этом я сообщил тебе несколько часов назад. Время подумать было. Или не думал?

— Думал, — ответил Кружилин, хотя и не сразу. — Организуем несколько бригад, отправим в тайгу, за белки, лес валить. Это — единственный выход. Но заготовить необходимое количество леса для жилья — не такое простое дело. А главное — как его оттуда вывозить? Можно только весной по Громотухе сплавить. Затем готовить из него пиломатериал… Вот и ты подумай: чего и сколько можно за будущее лето сделать? Значит, какую-то часть рабочих еще зиму придется в землянках держать.

— А нельзя прямо в тайге пиломатериал готовить?

— Можно, конечно. И будем, наверное. Да сколько напилишь вручную? А может быть, какое-то количество пиломатериалов все же даст нам область или Москва?

— Москва… — тихо проговорил Субботин. Но еще до того, как замолк голос секретаря обкома, Кружилин понял, что о Москве он сказал по мирной привычке, сказал потому, что сердце и разум не могли примириться и не принимали того обстоятельства,