Легенды европейских народов - Александр Васильевич Швыров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подобные кукольные комедии появились в XVII столетии, и Нейман делает предположение, что сама легенда о Фаусте была бы давно забыта народом, если б не служила сюжетом для народных комедий, которые постоянно возобновляют в народной памяти предание о Фаусте. Этими же комедиями воспользовался и Гёте для своего «Фауста», главным образом при составлении первой части трагедии; с народными книгами о Фаусте он, по-видимому, не был тогда знаком и только сорок лет спустя после выхода первой части ознакомился с ними, следствием чего во второй части «Фауста» появилась Елена, о которой так много рассказывают народные книжки. На протяжении всей трагедии Гёте только здесь остался верен легенде, во всех же остальных сценах фантазирует, не справляясь с преданием. Особенно искажен им характер Мефостофеля. Из простого черта, «осторожного духа», как он сам себя называет, Гёте превратил его в очень высокопоставленного, в одного из самых важных чертей, который на адской иерархической лестнице занимает пост вроде имперского канцлера и отличается при этом цинизмом и высокомерием, на которые в легендах даже нет и намека.
Кроме Гёте, легенда Фауста обработана в драму и трагедию более тридцати раз писателями разных национальностей. Об одной из первых таких обработок — о трагедии Марло — мы уже упоминали. В свое время Лессинг тоже увлекся этим сюжетом, и им был написан не только подробный план, но даже и первые сцены будущей драмы. Во время путешествия его по Италии план этот затерялся, и Лессинг так и оставил произведение неоконченным. Затем сюжет этот более или менее поэтически обрабатывался Байроном, Шрейбером, графом Сорелем, Шамиссо и многими другими. Фауст послужил также многим писателям героем для эпических произведений. Им воспользовался для одного из своих рассказов Гамильтон; Клингер сделал его героем большого романа; Бехштейн взял Фауста сюжетом для одного из красивейших своих стихотворений, написанного в полулирической, в полуэпической форме.
Во всех этих произведениях Фауст является человеком с раздвоенной душой, одна половина которой стремится ввысь, к небесам, другая — тоскует по земным наслаждениям. Он рисуется нам существом, снедаемым безграничной жаждой к всеведению, мучающимся над вечными загадками жизни, и в то же время рабом своих страстей, низменных желаний, червем, извивающимся во прахе.
Эту двойственность Фауста Гёте характеризует сам в следующих стихах:
Zwei Seelen wohnen, ach! in meiner Brust,
Die eine will sich von der andern trennen;
Die eine hält, in derber Liebeslust,
Sieh an die Welt, mit klammernden Organen;
Die andre hebt gewaltsam sich vom Dust
Zu den Gefilden hoher Ahnen[11].
ДОН ЖУАН[12]
За величавым образом Фауста как-то невольно приходит на ум изящная фигура Дон Жуана. На первый взгляд между Дон Жуаном и Фаустом, по-видимому, лежит целая бездна, но, изучая характер того и другого, замечаешь много общего в них, несмотря на то что точки отправления у каждого совершенно различны. Фауст весь погружен в науку, борется с судьбой при помощи могущественной мысли и лишь изредка в виде реакции отдается чувственному удовольствию; Дон Жуан, наоборот, ненасытно стремится все к новым и новым земным удовольствиям, игнорируя все остальное. Но постоянное стремление к бесконечному, страстные порывы мятежного чувства против судьбы, постоянное напряжение фантазии и воли сближают его с Фаустом. Когда же Фауст сам отдается любви и уверяет в ней Елену или Маргариту, оба образа сливаются воедино и сходство достигает полной тождественности. Дон Жуан, однако, стоит ниже своего сверстника, в нем нет могучей работы мысли и цель его жизни всегда одна и та же: он все время не перестает стремиться к земным наслаждениям, к любовным утехам и в быстрой калейдоскопической смене любовниц видит главнейшее наслаждение жизни. Чтобы испытать безграничные наслаждения, чтобы изведать новые, неизвестные смертному ощущения, он не остановился бы ни перед чем и, как Фауст, с радостью продал бы душу черту.
Народ так и понял этот характер, и в легендах о Дон Жуане нечистой силе отводится довольно видная роль. Участием дьявола легенда объясняет удивительные любовные удачи Дон Жуана, участием дьявола объясняет она его ловкость, с которой он взбегал наказания как Божеского, так и человеческого, его смелость, отвагу и даже самую ненасытность страсти, бившую ключом в его жилах.
В подтверждение этого про Дон Жуана рассказывается такой случай. Однажды вечером он вышел прогуляться по Севилье. Идя правым берегом Гвадалквивира, он заметил на другой стороне реки господина, курившего сигару. Недолго думая, Дон Жуан вынимает тоже сигару и кричит тому через реку, чтобы он дал закурить. Незнакомец протягивает руку, рука удлиняется, достигает противоположного берега и подносит сигару Дон Жуану. Дон Жуан нисколько не смущается этим странным фактом, смело закуривает и продолжает свою прогулку.
Народная молва рассказывала про этот случай, считая его доказательством сношения Дон Жуана с нечистой силой. За эти сношения Дон Жуан должен был и поплатиться, как поплатился за них Фауст, которого, как мы знаем, при конце его жизни растерзал сатана.
С начала прошлого XIX столетия внутреннее родство Фауста с Дон Жуаном разбиралось не только в поэтических произведениях, но и в научных трактатах. Это родство характеров первым отметил Розенкранц в своем этюде «О трагедии Кальдерона “Чудотворный маг”». Разбирая характер кальдероновского героя, он невольно сравнивает его с Дон Жуаном и Фаустом: «Рядом с Фаустом, оторванным от жизни и веры своими стремлениями к познанию и высшему
