Частная армия Попски - Владимир Пеняков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Контратака? – спросил Джиджи.
Я кивнул, и мы поскорее сползли с вала на поле, по колено затопленное водой. Джиджи помчался к дороге, вздымая тучу брызг, а я брел не торопясь: бежать мне почему-то казалось унизительным. Ближе к дороге над головой у меня завыло и засвистело: с деревьев, стоящих за валом, посыпались сломанные ветки. Трое улан с ручным пулеметом, пригнувшись, пробежали в сторону моста и залегли, пропав из виду за дорогой; четвертого, сержанта, убило. Барроуз прятался сбоку от джипа, втянув голову в плечи. Моя вина – оставил парня одного у линии фронта и не дал никаких инструкций, кроме как ждать на ровном месте. Вот он и ждал терпеливо, хотя мог бы где-нибудь укрыться.
С моста донеслись хриплые крики: по нему медленно наступали немецкие солдаты. Они двигались по шестеро в ряд, от перил до перил, с непрерывными воплями для поддержания духа. Я представил, как напирают задние, а передние изо всех сил спешить не хотят. Барроуз, наконец увидев, в кого стрелять, ожил, поднялся, навел крупнокалиберный задний пулемет и дал очередь. Трассеры утонули в плотной массе людей на мосту: кто-то упал, остальные попятились. В этот момент что-то горячее и очень шумное вспороло воздух рядом с моей головой, совсем близко. Я прижал руку к правому уху, а потом посмотрел на окровавленную ладонь, но ухо было на месте. Наверное, мое форменное полупальто делало меня слишком заметной мишенью: большинство пуль, казалось, летело именно в мою сторону, – но я не собирался раздеваться и двинулся вперед, немного переживая, что если меня серьезно зацепит, то я могу рухнуть и утонуть, в этой-то луже! Джиджи уже добрался до машины и открыл огонь из второго пулемета. Я взобрался на дорожную насыпь: Джиджи исчез, а Барроуз с самым серьезным лицом время от времени давал пару очередей. Я не видел, куда стрелять, и терпеливо ждал, схватившись за свой пулемет. Повсюду свистело и завывало. На дороге появился старик в тележке, запряженной ослом. Наверное, он был дважды глухой, раз не услышал канонаду. Я махал ему, чтобы он убрался с дороги, но он заметил меня, лишь подъехав чуть не вплотную. Тогда он выругался, соскочил с телеги, принялся толкать осла с насыпи и рухнул наземь с простреленной головой.
Немцы вновь двинулись на мост толпой, с криками, как и в первый раз. Я видел их распахнутые рты. Мы открыли огонь, и они остановились, толпа немного поредела. Один немец привалился к парапету, сунул в дуло карабина винтовочную гранату и принялся не спеша целиться в нас. Я попытался достать его, тщательно целясь. Он успел трижды выстрелить в нас и промахнуться, а я все не мог его зацепить. Я обошел джип, чтобы взять новую ленту, и тут что-то, прилетевшее совсем без звука, врезалось мне в левую руку. Кости и мясо запястья тут же превратились в кашу, сама кисть уцелела, но повисла как мертвая, посинела, а ногти сразу начали темнеть. Не было сомнений, что руку придется ампутировать.
Я был рад, что меня ранило таким образом, – даже больше, чем просто рад: меня наполнили блаженное умиротворение и спокойное чувство уверенности. Всю войну я гнался за этим призраком, и вот наконец он явился во плоти: моя рана реальна, ничто не отнимет ее у меня.
Сунув искалеченную руку за борт пальто, я попросил Барроуза перезарядить мой пулемет, он выполнил просьбу все с тем же серьезным видом и вернулся к своему. Немцы пошли в атаку в третий раз, и на этот раз они бежали, заняв всю ширину моста. Несколько человек перебрались через парапет и торопливо залегли за валом, остальные либо попадали замертво, либо отползли обратно. Хотя толку от меня однорукого с пулеметом было не много, я уселся в джип, ожидая следующей атаки. Спустя некоторое время немецкий огонь ослаб. Я решил, что они устроили передышку, а значит, настал момент привести подкрепление, иначе всех улан и в хижине, и под валом перебьют. Я позвал раненых подняться наверх для эвакуации. Только один человек с простреленным плечом вскарабкался на насыпь и влез в джип. Он совсем раскис и причитал:
– Я потерял руку, потерял руку.
– Я тоже, – сказал я. – Ничего особенного.
Он моментально приободрился.
Барроуз привез нас к патрулю «R», стоявшему в паре километров в тылу. Я приказал Риквуду двигаться вперед и удерживать мост, пока я не пришлю им на помощь из Равенны патруль «B». Поначалу я опасался кровопотери, но, увидев, что кровь из раны едва сочится, оставил в госпитале раненого улана, а сам помчался в Равенну разыскивать Жана Канери, чтобы передать ему командование PPA, пока сам буду на больничной койке. Первым делом я приказал Жану выручить остатки двух взводов улан и партизан у второго моста. Он тут же бросился выполнять поставленную задачу. После этого я велел Барроузу везти меня в канадский полевой лазарет. Я вошел туда, почувствовав себя несколько уставшим, и прилег на носилки. Дежурный хирург прикурил мне сигарету, сделал укол пенициллина и спросил:
– Другие повреждения?
– Ухо разорвано, а так – все.
– А что за кровь на правой руке?
– А, это просто кровь.
Я посмотрел на правую ладонь. Оказалось, нет, черт побери, не просто кровь. Ладонь была насквозь пробита пулей, а безымянный палец сломан. Вот почему я так неловко управлялся с пулеметом. Затем врач задал вопрос, развеявший мое умиротворение:
– Как давно вас ранило?
Я поднял раздробленное запястье, где рассчитывал увидеть часы, но они исчезли – мои превосходные швейцарские часы, которые я носил всю войну, которые отклонялись от точного времени не больше чем на две минуты за месяц.
Днем патруль «B» при поддержке патруля «R» загнал один из своих шести джипов на мост, откуда тот расстрелял весь боезапас по немцам на другом берегу; затем его место занял второй джип, затем следующий, и так продолжалось больше часа. Это вынудило немцев сидеть более-менее спокойно, пока шла эвакуация улан. С ними увезли и Джиджи, которого ранило в плечо и грудь утром, когда он стрелял из второго пулемета моего джипа. Сержант Гэллоуэй из патруля «B» получил пулю в бедро, пока вытаскивал из канала раненого улана; после этого он вернулся к джипу и бил из пулемета, пока не лишился чувств от кровопотери. Немцы вели
