Заколдованная усадьба - Валерий Лозинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Ну, это потом, уважаемый,- прервал его Катилина.- Сначала кончайте свой рассказ.
- Вы, я вижу, очень любопытны,- заметил слегка обиженный мандатарий.- Мне немного осталось добавить. Миколай Жвирский хозяйствовал таким порядком лет тридцать, и за это время к нему успели привыкнуть и мужики и чиновники, а его безумства и причуды перестали кого-либо удивлять. Частые поначалу жалобы властям и в суд со временем прекратились, ибо, как я сказал, моя голова и господские дукаты умели уладить и предотвратить любую опасность. И вдруг разразилась катастрофа.
- Катастрофа? - повторил Катилина и даже привстал с кушетки.
Мандатарий с минуту молчал, как бы стараясь придать больше веса своему дальнейшему рассказу.
- Ну же, я слушаю! - торопил его Катилина.
Мандатарий откашлялся, пригладил усы, а затем продолжал:
- Как раз в это время, отслужив срок, вернулся из солдатчины Микита Оланьчук, первостатейный, скажу я вам, наглец и прохвост, пробы негде ставить. По наглости своей он не пожелал примириться с заведенными у нас порядками и давай подстрекать мужиков к бунту, подписи собирать под какой-то опасной бумагой, которую грозился сам отнести во дворец и отдать в руки самому императору. Уважение у крестьян он завоевал огромное, многие и правда поверили ему и слепо подчинились его влиянию. Однако все это тут же стало известно барину. Ох, надо было видеть, каким гневом вскипел Жвирский. Он приказал немедля призвать к себе Микиту, но тот не только что не явился на зов, а еще, стало слышно, выступил с дерзкими угрозами. Разъяренный староста послал за ним своих великанов-казаков. Ну, те и черта из пекла на руках могли бы принести, они в один миг схватили Оланьчука за шиворот и приволокли в усадьбу. Но Оланьчук и перед грозным паном не сбавил тона. «И не таких видал я господ! Я в солдатах служил и не побоюсь какого-то там штафирки»,- крикнул он в лицо пану. Для того, кто привык к слепому повиновению и безграничной покорности, это было слишком; староста подскочил к смельчаку и ударил его кулаком по лицу. И представьте себе, Микита Оланьчук, этот негодяй из негодяев, замахнулся на самого ясновельможного пана! Не обращая внимания на стоявших рядом казаков, он неожиданно бросился на Жвирского и, прежде чем казаки успели подскочить на помощь, схватил его за горло и повалил наземь.
Тут мандатарий на минуту умолк, словно хотел убедиться, достаточно ли сильное впечатление произвел его рассказ.
Катилина, должно быть, ожидал какой-то другой катастрофы и был, по-видимому, не слишком доволен новым поворотом в рассказе, однако, видя, что мандатарий молчит, заметил наконец:
- При всем том он был хватом, этот Микита Оланьчук.
- Наглец, а не хват,- возразил мандатарий,- и наглость эта боком ему вышла. Казаки схватили его и, прежде чем он успел сосчитать до десяти, вкатили ему целых сто палок, так что он остался лежать на земле почти без сознания. Но это не остудило панской ярости. Жвирский прямо с ума сошел от этой первой в своей жизни затрещины.
- Спаси нас бог и сохрани,- пробормотал Гиргилевич, побледнев при одном воспоминании об этом достопамятном событии.
- Барин приказал отнести полумертвого Оланьчука ко мне в арестантскую,- продолжал мандатарий,- и грозился повторять экзекуцию каждый день, пока несчастный не испустит дух.
- И наверняка сдержал бы слово,- буркнул Гиргилевич.
- Без всякого сомнения,- подтвердил мандатарий,- но, видно, сам господь бог захотел уберечь его от злодейства. Волнения того дня оказались слишком сильными даже для его железной натуры. К вечеру у него начался жар, а на другой день он разболелся так, что пришлось срочно посылать за лекарем. Несколько дней опасались за его жизнь. Он заболел нервной горячкой, никого не узнавал, нес околесицу в бреду…
- Но для Оланьчука это было спасением,- вставил эконом.
- Повезло разбойнику. Несколько дней я еще продержал его на одной воде под арестом, а когда он пришел в себя, отпустил на все четыре стороны. Но заметьте,- воскликнул с гордостью мандатарий, дернув себя за чуб,- он еще не раз попадался мне в руки, и я, как говорится, дал ему почувствовать свою власть. Однажды…
- Ну, а Жвирский…- прервал его Катилина.
- Остался жив,- подхватил мандатарий, отказавшись от намерения поговорить о себе,- но шесть недель пролежал в постели. Что это было за несчастье, когда он стал набираться сил! Привыкнув к постоянному движению, к бурной деятельности, он и часу не мог пролежать спокойно. К счастью, в это время в усадьбе появился какой-то монах, собиравший пожертвования.
- Монах? - спросил Катилина.
- Да, то ли монах, то ли отшельник, во всяком случай в монашеском платье. Кому-то пришло в голову провести его к больному, авось тот развлечется. Монах охотно согласился. И как вошел в спальню, так и не вышел оттуда до самого вечера. На другой день он собрался было уходить, но барин опять целый день продержал его у себя. Так было и на третий, и на четвертый день. Словом, монах этот прочно прижился в усадьбе. Сначала он развлекал больного разговором, потом стал читать ему всякие книжки, и, что удивительно, староста, всегда как огня боявшийся печатного слова, слушал его все с большей охотой. Монах ни на минуту не отходил от его постели, и, когда начинал читать или разговаривать, в комнату никого не впускали. В усадьбе это не понравилось, но худого в том не видели. Так он пробыл при больном две недели, а потом исчез, будто его и не было. Жвирский поднялся с постели, снова принялся за хозяйство. И тут все опешили! Не узнать было человека, его точно подменили. Тот, кто видел и слышал его в первый раз после болезни, не верил глазам и ушам своим. Прежний волк словно чудом переменился в ягненка, сокол стал голубем.
- Скажите пожалуйста! - невольно воскликнул Катилина.
- Да, да, ваша милость.- подтвердил Гиргилевич,- я сам, не сойти мне с места, прямо одурел в первую минуту, вот так-то.
- Как, разве только тогда? - насмешливо
