Дань псам - Стивен Эриксон

Тьма, шум и рокот бегущей воды, она пытается забрать его назад, утянуть вниз. Но Бейниск тянет его за собой, становится все мельче. Тоннель расширился. Черный мокрый потолок вроде бы опустился, походя на скрюченный позвоночник. Харлло смотрел вверх, удивляясь, что вообще может что-то видеть.

Наконец его опустили на битые камни.

Мальчишки отдыхали, лежа бок о бок.

Вскоре начались судороги. Харлло словно завладел бешеный демон, дух, исполненный злобной радости. Зубы неудержимо клацали.

Бейниск навалился на него. Сказал, сам лязгая зубами: — Веназ не остановится. Он видел фонарь. Он поймет. Нужно идти, Харлло. Есть лишь один способ согреться, способ выйти наружу.

Но встать было слишком трудно. Ноги все еще не работали как следует. Бейниску пришлось ему помогать. Харлло тяжело навалился на старшего, и они зашагали вверх по усыпанному щебнем пути.

Харлло казалось, что они идут вечно. Вокруг был слабый свет. Иногда пол тоннеля опускался, чтобы затем подняться снова. В ногах билась тупая боль, но Харлло радовался ей — возвращается жизнь, полная упрямого огня, и он снова хочет жить. Сейчас это важнее всего.

— Глянь! — прохрипел Бейниск. — Харлло, гляди!

Фосфоресцирующая плесень обжила стены, и в слабом свете смог различить мусор под ногами. Битые горшки. Кусочки обожженных костей.

— Выходим. В какую-то пещеру. Гадробийцы хоронят в них предков. Пещера смотрит на озеро. Мы почти пришли.

Но они оказались на краю утеса.

И молча замерли.

Большая секция камня провалилась, оставив зияющий разрыв. Дно провала погружено во тьму, и оттуда порывами дует теплый ветер. Напротив, шагах в десяти или еще больше, видно продолжение прохода.

— Мы спустимся, — заявил Бейниск, разматывая веревку и делая узел на конце. — Потом влезем. Я смогу, вот увидишь.

— А если веревка слишком короткая? Не вижу дна, Бейниск.

— Найдем за что цепляться. — Он сделал петлю на другом конце и поместил на выступ камня. — Я дерну, веревка свалится, и мы сможем забраться на другую сторону. Ну, ты первый. — Он сбросил веревку с края. Было слышно, что она размоталась полностью. Бейниск хмыкнул: — Как я сказал, найдем за что цепляться.

Харлло встал над краем, держа мокрую веревку — она чуть не выскользнула из рук, но он понимал: случись так, ему конец, и сжал ее еще крепче. Ноги скользили, отыскивали крошечные уступы на лике скалы. Он медленно спускался.

Когда он был на три роста внизу, Бейниск полез следом. Веревка принялась непредсказуемо раскачиваться, и ноги Харлло раз за разом теряли опору; руки сильно дергало.

— Бейниск! — прошипел он. — Погоди! Дай мне пролезть дальше… ты меня сбросишь…

— Ладно. Лезь.

Харлло снова нашел опору и продолжил спуск. Он больше не ощущал рывков и качания. Веревка становилась более мокрой, что означало: он близок к самому низу, ведь вода уже успела стечь. Вскоре он нашел мокрый узел. И впал в панику: найти опору для ног было невозможно — скала шла почти вертикально.

— Бейниск! Я на узле! — Он изогнул шею, поглядел вниз. Чернота. Полная, бездонная. — Бейниск! Где ты?

Бейниск не двигался с момента первой просьбы Харлло. Меньше всего ему хотелось сбросить мальчика. Только не после такого пути. А еще, скажем правду, он испытывал растущий страх. Стена слишком гладкая — никаких трещин, только неглубокие извилины в камне. Им не спуститься дальше веревки. Ему не на что будет встать, чтобы сдернуть петлю.

Он понял: они в беде.

Расслышав последний крик Харлло — мальчик дополз до узла — Бейниск приготовился к спуску.

И тут веревку сильно потянули сверху.

Он поднял голову. Смутные лица, руки тянутся к веревке. Веназ — о да, это он там ухмыляется.

— Поймал, — прошипел он тихо, но злобно. — Поймал обоих, Бейниск.

Веревка дернулась кверху.

Бейниск вытащил нож. Поднял руку, чтобы перерезать веревку… и заколебался, глядя в лицо Веназа.

Похоже, его лицо было таким же пару лет назад. Ему так хотелось власти, хотелось править кротами. Ну, теперь их получит Веназ. Он получит всё. Бейниск поднес нож к веревке — над самой головой. И полоснул.

Зарывайтесь пятками в землю, но это не поможет. Мы должны повернуться к настоящему. Ибо все следует понять, ибо каждая грань должна хоть единожды сверкнуть на солнце. Недавно округлый человек просил прощения. Сейчас он просит доверия. Рука его верна, хотя и дрожит. Доверьтесь.

Бард сидит напротив историка. За ближайшим столиком «К’рул-бара» Дымка следит за Сцилларой, а та пускает змейки дыма из трубки. В этом взгляде сквозит нечто жадное, но то и дело в глазах отражается борьба — женщина думает о другой женщине, той, что лежит наверху в коме. Да, она думает о ней. Дымка взяла за обычай спать подле кровати Хватки, она делает все, чтобы пробудить уснувшие чувства возлюбленной. Но все напрасно. Душа Хватки потеряна, бродит далеко от холодной, вялой плоти.

Дымка уже ненавидит себя, ибо ощутила: ее собственная душа готовится уйти на поиск новой жизни, нового тела, которое можно исследовать и ласкать, новых губ, прижатых к ее губам.

Но это же глупо. Приязнь Сциллары носит случайный характер. Эта женщина предпочитает мужские ласки, даже грубые. И, сказать по правде, сама Дымка не раз уже раскладывала подобный пасьянс. Так почему пробудилась похоть? Почему она так дика, так алчна?

Потеря, милочка. Потеря похожа на стрекало, на бич, подгоняющий нас к поискам объятий, экстаза, сладкой сдачи в плен, даже к заманчивому саморазрушению. Срезанный стебель с бутоном отдает все силы посмертному цветению, славному самораскрытию. «Цветок бросает вызов», как говорит старинная поэма Тисте Анди. Жизнь бежит от смерти. Она не может сдержать себя. «Жизнь бежит», как говорит эпиграф к сочинению круглого человека, посвященного поэтической краткости.

Скользните в разум Дымки, уютно расположившись за веками, и смотрите ее глазами. Если посмеете.

Или попробуйте Дергунчика, разложившего на стойке бара семь арбалетов, двенадцать упаковок с болтами к ним (всего сто двадцать штук), шесть коротких мечей, три метательных топора фаларийской работы, широкий меч из Генабариса, оттуда же щит, две местных рапиры с причудливыми гардами — они так затейливо сплелись, что отставной сержант все утро провел за попытками их разъединить, причем безуспешными попытками. Да, еще небольшой ранец с тремя жульками. Теперь он решает, что взять с собой.

Но ведь предстоящая им миссия должна носить мирный характер, так что разумнее будет взять обычный свой меч в «ленте миролюбия». Все как всегда. Однако же там, снаружи, ассасины, мечтающие надеть голову Дергунчика на острие кинжала, так что… обычное ведение дел может оказаться самоубийственной ошибкой. Поэтому он решает надеть по меньшей мере два коротких меча, набросить на левое плечо пару арбалетов, взять генабарийский меч в правую руку и сдвоенные рапиры в левую, на каждое бедро прицепить по колчану, к поясу привязать жулек, а топор взять в зубы… нет, это смешно, он себе челюсть сломает. Может, лучше еще один меч, но тогда он может язык порезать, как только попытается что-то сказать, а ведь ясно, что что-то когда-то сказать придется, так?

А если повесить ножны для всех шести коротких мечей на пояс, получится юбка из мечей, что вовсе не так уж плохо. Но тогда где будут жульки? Один удар «яблоком» рукояти, и он взлетает в облаке оторванных усов и ломаного оружия. И арбалеты… ему нужно будет зарядить все, но не позволить случайно сработать ни одному крючку, если не желает в ближайшей стычке прошпиговать друзей.

А если…

Что если? Может, вернемся к Дымке? Плоть к плоти, тяжесть полных грудей в ладонях, колено толкается в сжатые бедра, пот, смешение ароматических масел, нежные губы стараются соединиться, язычок танцует, жадный до…

— Я не смогу надеть всё!

Сциллара подняла голову: — Неужто, Дергун? Разве Дымка не сказала тебе уже звон назад?

— Кто? Что? Откуда ей знать?

На эту непроизвольную насмешку Дымка ответила лишь поднятием бровей и подмигиванием Сцилларе.

Сциллара улыбнулась в ответ — и снова впилась в трубку.

Дымка глянула на барда. — Мы уже в безопасности, сам знаешь, — сказала она Дергунчику.

Выпучив глаза, тот недоверчиво уставился на нее: — Ты веришь слову треклятого менестреля? Откуда ему знать?

— Ты вот спрашиваешь, откуда кому знать, хотя не слушаешь объяснений, откуда кто и что знает.

— Как?

— Извини, вряд ли я это повторю, не оконфузившись. Контракт отозван. Так сказал Рыбак.

Дергунчик помотал головой. — Рыбак так сказал! — Узловатый палец уставился в барда. — Он не Рыбак — не тот знаменитый, то есть. Украл имя! Будь он знаменитым, так тут не сидел бы! Знаменитые вот так тут не сидят.