Вечный зов - Анатолий Степанович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что вы так смотрите все? Да, да, я люблю его!
И в полной тишине, как сквозь строй, прошла через кухню. Проходя, видела испуганные глаза Анны Михайловны, прищуренный взгляд отца Семена, виноватое выражение лица Марьи Фирсовны. Еще раз заметила, что отец Семена зачем-то дергал кончик уса и от этого, наверное, его щека багровела.
Потом он всегда глядел на нее так прищуренно, с любопытством и часто дергал ус. Анна Михайловна же как-то посуровела, была чем-то недовольна, часто молчаливо и пристально оглядывала Наташу с головы до ног. Но ни слова не сказала ей до сегодняшнего дня.
И вот сейчас она, сидя возле кровати, несколько раз вздохнула.
— Зачем вы так вздыхаете? — проговорила Наташа. — Разве плохо, что я… И что он…
— Это хорошо, когда люди друг дружку любят, — сказала Анна задумчиво и неопределенно. — Да война ведь.
— Какое мне дело? Какое нам дело?!
— Оно так. Любовь не спрашивает, война ли… вообще ли весь мир дыбом кругом встает. Она приходит — и все. Только потом горько. Ох, горько потом бывает!
Наташа не понимала, зачем, с какой целью мать Семена говорит ей это.
— Вы не хотите, чтобы мы с Семеном…
— Не в этом дело, — сказала Анна, отняла у нее тихонько руку. — Я вот думаю, Наташенька… Иногда представляется мне счастье человеческое в виде утреннего сада или, точнее сказать, птичьих голосов в том саду. Кругом эти голоса, много их, за каждой веткой слышатся. А подойдешь — умолкает птичка. Вспорхнула — и нету. Не поймать. Кругом, совсем близко звенит это счастье, а перед тобой пустая ветка качается.
Наташа лежала притихнув.
— Не понимаю я. Как же нету, когда есть? Есть!
— Господи, глупая-то я какая! — очнулась Анна, поднялась. — Ну, спи. Мы после поговорим обо всем.
Долго Наташа не могла уснуть, думала о чем-то неясном. Потом приснился ей этот залитый утренним светом сад с птичьими голосами, она увидела на ветке необыкновенную какую-то птицу, очень красивую, яркую, изумрудно переливались ее перья. Но, когда Наташа подошла и протянула к ней руку, птица повернула к ней маленькую головку с розовым клювом, прищурила радужный глаз, совсем как отец Семена, и вспорхнула, а пустая ветка закачалась…
…Утром на работу она шла хмурая, подавленная, губы ее временами подрагивали обиженно. У самой проходной очнулась от шума и грохота, увидела выезжающий из ворот трактор Семена, бросилась навстречу, чуть не под самые гусеницы.
— Сумасшедшая! — закричал Семен, выпрыгивая из кабины. — Да ты что?!
К заводу густо шли люди, у проходной была толпа. Наташа подбежала к Семену, прижалась к нему.
— Как же нету, когда есть! — прошептала она слышимые ему одному слова, быстро отшатнулась и, расталкивая людей, забежала в проходную.
Все это случилось за несколько секунд. Раздались удивленные голоса, кто-то засмеялся, а какой-то парень пронзительно свистнул вслед девушке, послышались соленые шутки. Семен повернулся, шагнул к трактору.
— Семка!
— Ну? — Перед ним стоял Юрий, глядел встревоженно.
— Погоди… Это что я такое сейчас видел?!
— Что видел, то и видел.
Семен заскочил в кабину. Трактор свирепо взревел, дернулся. Юрий с недоумением глядел на удаляющуюся машину.
— Это про нее ты, рысак шантарский, хвастался? — спросил у него конопатый парень с приплюснутым носом, кивая на проходную, где скрылась Наташа.
— Этот рысистый, знать, коль обскакал, — проскрипел изношенный голос. — Им на фронт надо, с германцем биться, а они с бабами тут шлюндаются.
— Вот это я, Агафон! — произнес Юрий изумленно, будто все, что он видел, только сейчас дошло до его сознания…
А Наташа жила теперь даже не во сне, а в каком-то тумане. Мелькали перед ней лица на заводе и дома, на улицах Шантары.
Однажды в столовую зашли пообедать директор завода, Кружилин и Хохлов.
— Здравствуйте, здравствуйте, Наташа! — обрадованно сказал Хохлов. — Ну-с, слышал, что все у вас хорошо.
— Ой, все, все хорошо… — смутилась она.
— Я рад, то есть просто очень рад! — он потряс ее за обе руки.
Через его плечо Наташа видела седую голову Кружилина, бледное, усталое лицо Савельева. Кружилин задумчиво листал блокнот, Савельев же глядел на Хохлова с Наташей, в глазах его была доброта, хотя лицо было сурово нахмуренным, будто он не одобрял того, что видел.
Хохлов отошел к столу, откатился, как тяжелый шар, проговорил:
— Да, да… Немного, очень немного требуется иногда усилий, чтобы спасти человека. Целого человека!
— При одном непременном условии: если человек сам хочет спастись, — сказал Савельев.
Кружилин поднял голову, закрыл блокнот. Прислушался к чему-то, произнес:
— Чтобы захотеть, человек должен прежде всего понять, что гибнет. И от чего гибнет, от какой болезни. А это и бывает чаще всего трудно, неимоверно трудно. Иногда и невозможно.
Как ни взволнована была Наташа, эти слова врезались ей в мозг. Врезались, наверно, потому, что, получая борщ и гуляши, она чутко прислушивалась, что такое говорят про нее эти люди. Но говорили они уже не про нее, а про Якова Алейникова — того человека со шрамом, которого она видела в кабинете Кружилина, про бывшего председателя райисполкома Полипова, ушедшего на фронт, услышала вдруг имена: Федор, Юрий, Иван и еще более напрягла слух. «А что Юрий? Какой Иван и Федор? Братья, что ли, директора завода?» Но в столовую вошли сразу несколько человек, она наполнилась шумом и голосами.
Как-то Наташа столкнулась на улице с Елизаровым.
— А-а! — сказал он, злобно глядя на нее своими красивыми глазами. — Елизарова за тебя в рядовые разжаловали, чуть на фронт не загремел. Но жизнь то широкая, то узкая бывает. Знай.
