Государево кабацкое дело. Очерки питейной политики и традиций в России - Игорь Владимирович Курукин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Недоумения очевидца вполне были понятны и потомкам, также пытавшимся объяснить причину появления такого «собора» из испытанных обжор, пьяниц и шутов. Они полагали, что царь специально поил гостей, чтобы заставить их проговориться о своих намерениях, или стремился создать исправительное заведение для проштрафившихся придворных, или пытался высмеять католическую церковь. Скорее всего, в той или иной степени все эти соображения имели место. Примечательно и то, что во главе «собора» постоянно стояли близкие Петру люди, наделявшиеся особыми полномочиями: главы политического сыска (Ф. Ю. Ромодановский) или финансового контроля (Н. М. Зотов).
Но несомненно и то, что разгул и безобразия, сопровождавшие каждое заседание «собора», намеренно бросали вызов общественным приличиям, освященной веками старине, как и пародия на церковные обряды с шутовским «евангелием» — футляром для склянок с водкой, «крестом» в виде скрещенных трубок и придуманными самим Петром церемониями вроде поставления в 1718 г. нового князь-папы Всепьянейшего собора:
«Пред ним несли две фляги, наполненных вином пьянственнейшим; …и два блюда — едино с огурцами, другое с капустою… Поставляющий вопрошал: како содержиши закон Бахусов и во оном подвизаешися?…Поставляемый отвещавал:..чрево свое, яко бочку добре наполняю, так что иногда и ядем мимо рта моего носимым, от дрожания моея десницы… И тако всегда творю и учити мне врученных обещаюсь, инакоже мудрствущия отвергаю, и яко чужды и… матствую всех пьяноборцев;…с помощию отца нашего Бахуса, в нем же живем, а иногда и с места не движемся, и есть ли мы или нет не ведаем; еже желаю отцу моему, и всему нашему собору получити. Аминь…Поставляющий глаголил: Пьянство Бахусово да будет с тобою затемневающее, и дрожащее, и валяющее, и безумствующее тя во все дни жизни твоея»{147}.
Прочие подробности таких празднеств даже язвительный дипломат и мемуарист Б. А. Куракин полагал «в терминах таких, о которых запотребно находим не распространять, но кратко скажем — к пьянству, и к блуду, и к всяким дебошам».
Издевательства шутов над вельможами облегчали Петру задачу внедрения бытовых новшеств и служили орудием «для наказания многим знатным персонам и министрам» вне системы официальных отношений. А кощунственные по отношению к церкви (в том числе и православной) церемонии этого «собора» в какой-то степени помогали царю дискредитировать существовавшую церковную иерархию и окончательно включить этот институт в систему абсолютистского государства{148}.
Однако такая замена старых дворцовых пиров ассамблеями и демонстративное разрушение традиционного уклада проведения торжеств и праздников вели и к отмене элементарных приличий, произволу самых грубых вкусов и откровенному кабацкому куражу. В целом подобная «демократизация» повседневного обихода едва ли могла облагородить и так не слишком изысканные нравы общества. Во всяком случае, петровский канцлер Г. И. Головкин уже считал вполне резонным отвечать на упреки царя «о болезни моей подагры, бутто начало свое оная восприяла от излишества Венусовой утехи, о чем я подлинно доношу, что та болезнь случилась мне от многопьянства: у меня в ногах, у господина Мусина — на лице…»
Эта сторона приобщения к цивилизации особенно ярко проявилась при организации разных публичных торжеств и церемоний, которым сам Петр придавал государственное значение и соответствующий размах. Мемуары петровской эпохи ведут читателя от праздника к празднику: с фейерверка и маскарада по случаю военных побед — на гулянье в Летнем саду, оттуда — на бал во дворец или на спуск нового корабля. При этом обыкновенно питье было обязательным, сколько хотел царь; так что непривычный к такому гостеприимству голштинский кавалер Берхгольц очень редко мог сообщить: «Сегодня разрешено пить столько, сколько хочешь».
Достигалась атмосфера такого веселья вполне естественными для Петра средствами. Вот, в изображении того же бытописателя, одна из сцен праздника в Летнем саду: «Шесть или около того гвардейских гренадеров, которые по двое несли на носилках большую лохань с самым простым хлебным вином… Так как меня уже предупреждали, что множество шпионов должны были наблюдать за тем, все ли получили горькую чашу, то я не доверял ни одному человеку, но притворялся еще более потерпевшим, чем те… От этой обязанности не освобождаются даже самые нежные дамы, потому что и сама царица иногда пьет вместе с другими. За лоханью с водкой всюду следовали майоры гвардии, чтобы принудить пить тех, кто не слушается простых гренадеров. Нужно было пить из чашки, которую подает один из рядовых — в нее входит добрый пивной стакан, но не для всех ее наливают одинаково полно — здоровье царя…»{149}
Повиноваться должны были все, в том числе и самые высокопоставленные гости вроде голштинского принца и будущего зятя императора, которого Петр публично обещал напоить «до состояния пьяного немца» и без особого труда это обещание исполнил. Посол соседнего Ирана Измаил-бек тут же объявил, что «из благоговения перед императором забывает свой закон» и готов употреблять «все, что можно пить». Более либеральными были порядки на петровских ассамблеях, но и там инструкции по проведению этих новых форм светского общения грозили их нарушителю кубком Большого орла. Впрочем, как замечали очевидцы, пьяницы «смотрят на учреждение ассамблей как на одно из лучших нововведений в России»{150}.
«Шумства» петровской эпохи продолжались далеко за полночь и заканчивались в духе эпических повествований о богатырских побоищах; «Всюду, где мы проходили или проезжали, на льду реки и по улицам лежали пьяные; вывалившись из саней, они отсыпались в снегу, и вся окрестность напоминала поле сражения, сплошь усеянное телами убитых», — рассказывал об итогах празднования Рождества 1709 г. в Петербурге датский посланник командор Юст Юль{151}. И он, старый морской волк, даже отказался вторично ехать с миссией в Россию, зная, «какие неприятности предстоят ему от пьянства»!
Пьянство уже не считалось грехом в обществе — скорее наоборот: успехами на этом поприще было принято гордиться в высшем русском свёте. «Двои сутки непрестанно молитву Бахусу приносили… и от того труда трое нас было и занемогли», — официально сообщал вице-канцлер П. П. Шафиров фельдмаршалу Меншикову об очередном заседании «Всешутейшего собора»; а деловая встреча двух командующих русской армии накануне шведского вторжения в январе 1708 г. закончилась не менее грандиозной попойкой с дружеским изъявлением чувств наутро: «Братец, отпиши ко мне, как тебя Бог донес. А я, ей-ей, бес памяти до стану доехал, и, слава Богу, что нечево мне не повредила на здоровье мое. Сего часу
