Испанский сон - Феликс Аксельруд

Ана и Вероника опять переглянулись.

— Извини, — сказала Госпожа. — Мы действительно не подумали о таком варианте. Ты не могла бы узнать?

— Сию же минуту.

Марина подошла и телефону и набрала номер, все еще живший в памяти ее пальцев. Голос, ответивший ей, принадлежал Котику. И то неплохо, подумала она.

— Да?

— Котик, это Марина.

— Девственница?

— Пока да; вижу, ты еще помнишь меня?

— Похоже, я буду помнить тебя вечно, — буркнула Котик. — А вот ты — могла бы наконец забыть этот телефон?

— У меня к тебе дело.

— Опять вопрос?

— Нет… то есть да… скажи, ты по-прежнему работаешь челноком? Меня интересует кожа.

Котик недоверчиво хмыкнула.

— Кожи как бы на каждом углу полно.

— Меня интересует не такая.

— Хм. Какая же?

— Ну представь себе, — сказала Марина, покосившись на Госпожу, — что я надумала стать дорогой проституткой.

Ана с Вероникой зашлись в тихом хохоте.

— Это я очень легко могу себе представить, — сказала Котик, — но почему же именно дорогой?

— Потому что шмотки нужны приличные, — разозлилась Марина.

— А-а, тогда поняла. Твой размер?

— Нет.

— Так бы сразу и сказала. А какой?

— S.

Котик надолго замолчала.

— Эй, — забеспокоилась Марина, — ты где?

— Не ори. Думаю.

— Мне нужно быстро, — сказала Марина.

— Ну, приезжай.

— Когда?

— Завтра. В три.

— Завтра я днем в больнице. Я работаю — помнишь?

— Ну да. Ты передала Ольге мой привет?

— Да, — соврала Марина.

— А она передала мне?

— Нет, — сказала Марина, — но это потому, что я не собиралась тебе звонить. Если бы она знала, что я тебе еще позвоню, то наверняка передала бы. Она очень хорошо к тебе относится… как, впрочем, и я, — заметила она, подумав, что Котик сыграла немалую роль в создании ее нынешнего счастливого бытия. — Может, — скромно добавила она, — и ты когда-нибудь по отношению ко мне разлупишься; время — лучший лекарь.

— Держи карман шире, — проворчала Котик, однако тон ее все же заметно смягчился. — Мы говорим о делах; эмоции здесь как бы не имеют значения. Приезжай прямо сейчас, сходим кое-куда по соседству.

— Минуточку, — сказала Марина и закрыла трубку рукой. — Госпожа, я могу ехать прямо сейчас?

Ана растерялась.

— Но я полагала, нам нужно ехать вместе…

— Это не тот контингент, — решительно возразила Марина. — Я примерно поняла, что требуется; вначале сама посмотрю, чтобы вы не тащились черт-те куда, а уж если там действительно что-то есть, то назначу стрелку и вам с госпожой Вероникой.

— Что же, очень разумно, — одобрила Ана.

— Буду через час, — сказала Марина Котику.

— Учти, — сказала Котик, — жду ровно час; не одна ты у меня такая. Опоздаешь — пеняй на себя.

— Ага, — сказала Марина и повесила трубку.

— Не тот контингент! — с одобрительной ноткой передразнила Вероника. — Ну ты и масть, Мариночка!

— Извините, — сказала Марина обеим, — я допустила в разговоре фривольности; но, видите ли, при использовании второй сигнальной системы — с другими системами по телефону не очень-то! — необходимо учитывать поведенческий архетип перципиента-индуктора. Ежели хочешь добиться своего, с одним приходится говорить так, с другим этак… Однако мне пора бежать.

— Ты позвонишь?

— Если не возражаете, я еще приеду.

И она побежала по предвечерним улицам, счастливая, что может удружить Госпоже, и вообще счастливая от всего, что происходит. На нужную ей станцию метро можно было дойти по свежему воздуху, но, проходя мимо Арбатской, она подумала, что может сэкономить минуту-другую, если срежет угол под землей. Она спустилась вниз и заторопилась по переходу, ведущему к Боровицкой.

Идти ей было недалеко, и она уже подходила к станции, когда подле какой-то латунной, ребристой двери в стене перехода мужчина, одетый во все черное, загородил ей путь. Она сделала шаг в сторону, чтоб обойти его, но кто-то другой зашел сзади, сбоку, взял ее под руку и развернул лицом к латунной двери. Она и пикнуть не успела, как дверь отворилась и поглотила ее, увлекаемую неведомыми пленителями. Дверь мягко захлопнулась за спиною, и Марина очутилась в полутьме, в начале коридора, показавшегося ей бесконечно длинным. Ее крепко держали под руки; она дернулась раз-другой — и поняла, что вырваться невозможно.

Любимая! Конечно же, Ваше письмо опечалило меня, но так и должно быть — мы должны не только радоваться, но иногда и печалиться вместе. А иначе — как Вы иногда пишете — неинтересно…

В отношении гомосексуализма я понимаю Вас, может быть, больше, чем Вы думаете; чувство, посетившее Вас в то время, как Вы посещали секс-шоп, знакомо мне — я испытал его еще в начале текущего десятилетия. Я расскажу все по порядку… но чуть позже; сейчас я лишь хочу заметить, что любовь женщин (друг к другу, я имею в виду) и любовь мужчин — это разные вещи. Любовь женщин в самом деле непознаваема посторонними; если отвлечься от весьма массовых, но и весьма поверхностных красивых картинок, то все, что мы, посторонние, знаем о ней — это лишь чужие возвышенные слова. Даже Библия, кажется, обходит этот предмет стороной, будто вовсе не желая давать ему моральной оценки; чему же в таком случае должен верить непосвященный, как не любой из многочисленных древних и сегодняшних од? В противоположность этому, мужская любовь — недвусмысленно осужденный грех и позор; из тяги к свободе личности я бы и рад презреть эти сакральные предписания… но в жизни, увы, не все так просто.

В связи с этим — тот самый печальный, бесхитростный случай, который произошел совсем близко от меня; теперь уж Вы можете поверить, что он подействовал на меня гораздо сильнее массы вычурных, изысканных сценариев и биографий. Я никогда не касался с Вами своей профессии — не изменю этой традиции и сейчас; достаточным будет лишь сказать, что в то время, уже ставшее достоянием истории, я был занят в проекте по продвижению на наш рынок некоторых товаров шведского производства. Это была приятная работа — а для меня еще и первый цивилизованный проект за всю мою карьеру нового времени. Можно сказать, я учился на этом рафинированном проекте. Шведские изделия всегда очень высокого качества… высокая деловая культура… приятные люди…