Пятьдесят на пятьдесят - Стив Кавана

Кейт отказывалась. Каждый раз. Казалось, это не имело абсолютно никакого значения. Он клал руку ей на плечо, как бы ненароком касаясь пальцами шеи, а затем вздыхал и уходил. Каждый вечер, когда он скрывался за дверями лифта, Кейт вздрагивала от облегчения, расправляла плечи и чувствовала, как наконец спадает охватившее ее напряжение.

На совещаниях Леви частенько устраивался рядом с ней, и его рука похлопывала ее по коленке или бедру, когда он представлял ее кому-нибудь из клиентов или адвокатов противоположной стороны. Это было неприятно. Он словно предъявлял на нее права – делал ее своей собственностью.

Каждый вечер сразу по возвращении домой Кейт принимала душ, и вовсе не потому, что вспотела после пробежки – она никогда не добиралась домой бегом. Вся эта чепуха касательно поддержания себя в форме была лишь отмазкой. Она мылась, чтобы избавиться от его запаха, от того мерзостного ощущения, которое испытывала, когда он прикасался к ней. Это уже начинало сказываться на ее здоровье.

В последнее время у Кейт часто болела голова. Она знала, что все это из-за стресса. Причем вызываемого не какими-то заморочками на работе, а ее собственным боссом. Хуже всего приходилось по пятницам, когда она относила папки с делами в его машину, а он стоял в лифте у нее за спиной, мысленно раздевая ее, и сердце у Кейт гулко колотилось в груди, когда она ждала, что он сделает какое-нибудь движение или прикоснется к ней.

Чем больше Кейт избегала встречаться с Леви с глазу на глаз и придумывала всякие отговорки, почему она якобы не может поужинать с ним, тем более заметным становилось его раздражение. Он регулярно критиковал ее работу под маркой «обратной связи и наставничества», и Кейт не могла не заметить, что чем больше она отвергала его ухаживания, тем более ядовитой становилась критика.

Она даже подумывала о том, чтобы подать жалобу, но у нее никогда не возникало ощущения, что он пересек черту, необходимую для обвинений в домогательстве – сколько бы Кейт ни перечитывала внутрикорпоративный документ, излагающий политику защиты от домогательств и выложенный во внутренней сети фирмы. Иногда Леви был довольно близок к тому, чтобы переступить эту черту, и Кейт знала, что всего одного подобного случая недостаточно – требовалось доказать, что они происходят систематически, хотя как, черт возьми, она могла это сделать, когда большинство подобных инцидентов происходили только тогда, когда поблизости не наблюдалось ни одного свидетеля? Это были бы всего лишь слова Кейт против слов Леви. А кроме того, младшие сотрудники, рискнувшие подать жалобу на кого-нибудь из партнеров фирмы, частенько оказывались на улице, причем без всяких рекомендаций, что практически ставило крест на любых попытках впоследствии найти работу по специальности. Кейт такого не хотелось. Она слишком уж многим пожертвовала, чтобы попасть сюда.

Пока Леви и Скотт уходили от Кейт по Хоган-плейс, упрек Леви по-прежнему продолжал звучать у нее в ушах. Немного постояв, она направилась в противоположную сторону, намереваясь вернуться домой – пусть даже короче было бы двинуться вслед за ненавистными коллегами. Приметив первый же узенький переулок, быстро нырнула в его спасительную тень. Слез не было, но ей хотелось расплакаться. Трепет в груди, вскоре превратившийся в спазм, пресекший дыхание, так и не пройдет, если не открыть некий предохранительный клапан и не выпустить все это наружу. Поплакать иногда полезно. Кейт знала это, прочтя немало книг по самопомощи, но устроена была по-другому. Она не могла плакать. Больше не могла – по крайней мере, с того дня. Клапан был плотно закрыт и законтрен, удерживая все эти бурлящие эмоции внутри. Хотя одна мысль немного успокоила ее. Пульс поутих, а дыхание замедлилось и стало более глубоким.

Ей захотелось домой. Но только не в свою квартиру. Домой.

Сорок пять минут спустя Кейт сошла в Эджуотере с парома, на который села в Мидтауне, оказавшись в другом штате – Нью-Джерси. Здесь в девятилетнем возрасте она играла на заброшенной фабрике «Келлог» со своей подругой детства, Мелиссой Блок. Теперь фабрика исчезла, а на ее месте раскинулась современная яхтенная марина. Время не стоит на месте: большинство промышленных предприятий уступили место дорогим прибрежным кондоминиумам, и Эджуотер превратился в нечто вроде модного Золотого побережья[11]. По крайней мере, частично. Протянувшаяся параллельно берегу Гудзона улица под названием Ривер-роуд отделяла дорогие прибрежные кварталы от всего остального города – сразу за ней, на холмах, недвижимость стоила как минимум вдвое дешевле. Выйдя из паромного терминала и перейдя дорогу, Кейт направилась в восточную часть городка. Миновав несколько риелторских контор, в конце квартала свернула направо на Гудзон-авеню и принялась одолевать крутой подъем к улочке Аделаида-плейс и дому своего отца.

Луис Брукс переехал в Эджуотер еще в семидесятых. В то время он работал полицейским в Нью-Йорке, а напарником у него был Джерри Блок, отец Мелиссы. Именно Джерри и уговорил ее отца переехать сюда. Недвижимость тогда стоила дешево, поскольку как минимум за сотню лет земля здесь была основательно отравлена производителями кукурузного масла и химикатов. Обе семьи поселились бок о бок на Аделаида-плейс. Это было волшебное время – детство в маленьком городке с подругой, которая воспринималась как сестра. Жизнь была прекрасна. То есть до той поры, пока Джерри Блока не арестовали.

Когда перед ней наконец открылся дом в колониальном стиле, в котором она выросла, икры у нее уже горели огнем, а ступни болели после подъема. Кейт взбиралась на холм в туфлях на каблуках – кроссовки остались в ящике стола на работе. Она уже поднималась по кирпичным ступенькам крыльца, обрамленным крашеными деревянными перилами, когда входная дверь открылась словно сама собой.

Кейт ожидала увидеть своего отца – седого как лунь семидесятилетнего старика, который по-прежнему думал, что ему сорок пять. Луиса Брукса – именно «Лу-иса», и никаких там «Лу-и». Носил он обычно клетчатую ковбойку и рабочие брюки, а его морщинистое, но приветливое лицо всегда было слегка перепачкано краской или машинным маслом, а то и тем и другим одновременно.

Но дверь открыл не отец. Вместо этого она обнаружила, что смотрит на высокую, эффектную молодую женщину. Черные волосы той, длинные на макушке и зачесанные назад, были растрепаны по бокам. На ней была черная джинсовая куртка, темно-синие джинсы и зеленая рубашка. Никакой косметики. Только широкая улыбка на лице. Это была лучшая подруга Кейт, Мелисса Блок.

Мелисса на несколько лет уезжала из родного городка – после поступления на службу в полицию ее частенько переводили в различные подразделения по всей стране. Полгода