Не умереть от истины - Вера Зеленко

— Какой подарок? — удивилась старуха.

— Ну, коробочку! — испуганно выпалила девушка, видно коробочка-то была для нее дорога.

— Ах, так это от вас? — промямлила старая женщина.

— Да! Откройте ее! — решительно потребовала Настя на том конце провода.

— Мне жаль нарушать такую красоту, — попробовала сопротивляться баба Соня.

— Открывайте смело! — чуть ли не выкрикнула в трубку девушка.

Софья Николаевна затихла, словно ушла куда-то. На самом деле она долго искала ножницы, потом пыталась аккуратно разрезать обертку, так чтобы не повредить белое и черное перья, закрепленные приклеенной к их основанию бусинкой-жемчужиной. Но поскольку аккуратно действовать не получалось, Софья Николаевна дрожащими руками разорвала обертку. В обыкновенной коробочке лежал маленький изящный футляр, в котором обычно хранят ювелирные изделия. Софье Николаевне наконец удалось открыть застежку, и… прямо перед ней на бархате бирюзового оттенка лежали изумительные сережки с зелеными бриллиантами — те самые, что когда-то были спасены Моней… Она напрочь забыла о них, ибо очень этого хотела. В памяти мелькнули Ташкент, Бухара, сильнейшая ее привязанность к майору, его неожиданная смерть, ее скорый арест…

— Ведь это мои сережки! — выдохнула она в трубку.

— Я знаю! — радостно отозвалась Настя. — Поэтому и возвращаю их вам.

— Откуда они у вас, милое дитя? — взволнованно спросила старуха. — Ведь я… я их когда-то подарила Жене. Была война, я была в эвакуации в Ташкенте, иногда ездила в Бухару.

— Я знаю. Только вы не дарили их вовсе. Вы просто забыли их под подушкой в спальне у моей бабушки.

— Да кто вам сказал, что я их забыла? — запальчиво выкрикнула старуха. — Я очень любила Женю, у нее была непростая жизнь. Впрочем, у кого она была тогда простой?! Я хотела как-то ее вознаградить за все ее лишения.

— Если бы вы только знали, Софья Николаевна, как переживала бабушка всю оставшуюся жизнь по поводу этих сережек, как пытала мою маму и ее брата, не они ли спрятали их. Как хотела найти вас. Никому не разрешила ни разу их надеть. Даже отправила мою маму учиться в Ленинград. Все приговаривала: «Аннушка, если встретишь Софочку, дай мне знать!» Но ни фамилии вашей, ни театра, в котором вы служили, бабушка никогда не знала.

— Но как вы все-таки вычислили меня, милое дитя? Ленинград ведь город не малый!

— В прошлую нашу встречу вы обмолвились, что бывали в Бухаре.

— Чего это вдруг я стала говорить о Бухаре? — насторожилась старуха.

— Вы старались расположить меня к себе, — рассмеялась Настя. — Вы говорили о своей богатой на знакомства жизни. Вспоминала Блока, Анну Ахматову, Лилю Брик. Вы вспоминали войну, Ташкент, где познакомились с бабкой Сережи, — здесь Настя на секунду замолчала, — потом что-то говорили о Бухаре, я не помню что.

— Настя, я хочу увидеться с Женей, — решительно заявила Софья Николаевна. — Немедленно.

— Это невозможно. Бабушка умерла. В прошлом году.

— А что Аннушка? Твоя мама?

Софья Николаевна услышала, как отворилась кухонная дверь, услышала шаги.

— Настенька, дорогая, я больше не могу с вами говорить, — зашептала старуха в трубку, прикрыв ее рукой. — Мы с вами обязательно вернемся к нашему разговору. А серьги эти ваши и только ваши! Я очень любила Женю… Оставайтесь всегда такой же устремленной в беспредельность, талантливой девочкой. Ищите свою любовь. Мы все в поисках востребованности и любви. Вся жизнь на это уходит. До свидания!

Сережа с Франческой, карнавально наряженные, запорхали вокруг бабы Сони. Она смотрела на них и ничего не могла понять. У нее перед глазами стремительно проносились картины, одна мучительнее другой. После неожиданного ареста в Ташкенте и столь же неожиданного освобождения она достала из укромного места свои самые изумительные серьги с зелеными бриллиантами и отвезла их Жене в подарок. Но вручить их так и не решилась. Женя никогда бы не приняла столь дорогой и столь изысканный подарок. Пусть лучше Жене, чем неизвестно кому. Любаше с Лизой точно не достанутся, если ее арестуют еще раз. Потом, много позже, когда страсти улеглись, она, нет-нет, да и сожалела о содеянном. Уж больно хороши были серьги. А потом успокоилась и решила, что все к лучшему. Женя — прекрасный человек… И вот на тебе — встреча с Настей, как привет из прошлой жизни. О сегодняшнем разговоре она не расскажет даже Сергею.

После феерического шоу, устроенного развеселившейся неожиданно молодежью, что само по себе вызвало прилив небывалого энтузиазма и у бабы Сони, так что она подыграла молодым людям в меру своих уже скромных сил, посидели у телевизора. Франческа с нескрываемым любопытством смотрела «Голубой огонек». Ей все было в диковинку. За долгие годы все эти «Голубые огоньки» порядком надоели Софье Николаевне. Не было в них жизни, не было искры, все было приглажено, выверено до вдоха и выдоха. Правда, что-то стало меняться в этой стране. Не ясно, однако, в какую сторону. Вот и Чернобыль случился. Как будто Всевышний перестал заботиться о ее народе. Не хватает колбасы, вечные перебои со стиральным порошком. Конечно, все это мелочи жизни, но какие досадные! Как будто у людей закончился завод, ослабла пружина, и они перестали понимать, куда и зачем движутся.

Софья Николаевна посидела часок у экрана и решила оставить молодежь. Хотелось спать. Пожелав всем спокойной ночи, она удалилась в опочивальню. Но заснуть оказалось не так-то просто. Вспоминала каждую подробность разговора с Машей, Аленка же и вовсе растрогала ее до слез. Уцепилась в футляр с виолончелью, как иной ребенок в сундук с куклами… Елена, как всегда, разбередила душу своими предчувствиями. Как же она права! А Сержик утверждает, что она ветреная. Дуралей! Ничего в женщинах не понимает. Ну, а Настя? Настя вообще взбудоражила старуху сверх всякой меры. Софья Николаевна вздохнула…

Отчего-то стала вспоминать себя юной девчонкой, гимназисткой, зорко отслеживающей каждый шаг обожествляемого ею Саши Блока, почувствовала на губах соленые слезы ревности, она всегда ощущала их вкус, когда вдали мелькала рыжеволосая Дельмас в своих пышных юбках. Потом наплывами возник точеный образ Лилечки, за ней замаячил темнеющий силуэт Володечки. На этот раз он явился угнетенным, несчастным, потерянным. Собственно говоря, он таким и был в свои последние годы. Он утратил в себе постоянную суровую готовность к бою, что прежде всегда искал и жаждал.

Дальше Соня увидела себя в Ташкенте военной поры, где спектакли проходили в нетопленных залах, вспомнилось бесконечное чувство тоски и ожидания, когда же придет конец этому кошмару. Как вспышка, явился образ майора. Эта была ее последняя любовь. Дальше шли только привязанности. По-своему сильно она была привязана к Любаше, к Жене. Надо же! Настя — Женина внучка, а Сережа — Любашин внук. Круг замкнулся. Пути Господни неисповедимы.

Всякую минуту Соня ощущала в себе присутствие свободно перетекающих, загадочных, изменчивых энергий некогда дорогих людей, непринужденное перемещение живых нервных импульсов.

… И все же самого большого счастья она желает Сереже и Франческе. Это ведь и ее дети. У Насти еще все впереди. Молодая, вибрирующая, умная. И Мария ведь умна. Да вот не дал Бог чего-то главного. Интуиции женской, умения терпеть. Что ж говорить про Елену… И все-таки Соня любит их всех, и жалеет, и желает каждой только добра. А уж Аленку, кажется, вообще бы на руки взяла и никогда не отпускала. Может, потому ей Бог детей и не дал, что была бы она просто сумасшедшей матерью. А вот нет! Все неправда! Надо быть честной с собой до конца. На самом деле в тот короткий период жизни, что отпущен был для любви, никого, кроме себя, она по-настоящему не любила. Так почему теперь сердце болит за всех сразу?

Все образуется. После зимы всегда приходит лето.

Франческа увезет Сержика в Италию. Италия лечит. Там всякий обретает себя вновь. Захочет Сержик порвать с театром, пусть сделает это. Всегда должен оставаться некий зазор между сценой и жизнью. Только бездарный актер играет совсем всерьез. Талантливый не преминет воспользоваться любой возможностью, чтобы немного подмигнуть зрителю… Театр не может подменить жизнь. Он даже не может дать счастья. Потому что на сцене всегда есть первый. И ему на миг может почудиться, что это и есть счастье. А второй всегда обречен, по крайней мере, до той поры, пока не смирится с этим, и только позже, когда у него найдутся силы выйти из неравного поединка, только тогда у него появится шанс не пропустить что-то главное, что находится за пределами театра. Что за бредовые мысли мучают ее сегодня. Один Всевышний знает, в чем человеческое призвание, он посылает людям знаки, а они не могут прочитать их… Все будет хорошо. А пока будем довольствоваться тем, что имеем, будем жить своим разумом и желанием сделать своих ближних хоть чуть-чуть счастливее.