Сквозь ад за Гитлера - Генрих Метельман

— И если ты считаешь, что можешь сейчас разумно опровергнуть меня, — заключил он, — то, прошу тебя, обойдись без этих избитых лозунгов о родине, свободе и Боге!

И тут я даже задохнулся от охватившей меня ярости. Естественной реакцией было просто заткнуть ему рот, поставить на место. Но, подумав, я решил, что жить ему оставалось считаные часы и что это, наверное, был последний и единственный шанс выложить мне все начистоту. Я должен был вот-вот смениться с поста. И не желая говорить ему ни «до свидания!», ни «прощай!», я просто взглянул ему в глаза, вероятно, в них был и гнев, и сочувствие, может быть, даже какие-то жалкие остатки человечности, после чего повернулся и медленно побрел вдоль стены свинарника туда, где мы размещались. Борис в ответ не произнес ни слова, даже не шевельнулся, да и я шел не оборачиваясь. Но я не сомневался, что тогда он неотрывно смотрел мне вслед. На востоке занималась заря.

Мы, охранники, тоже спали на сене, как и пленные. Я любил прийти вот так с поста, завалиться на мягкое ложе и заснуть. Но в то утро мне было не до сна. Я, даже не раздевшись, лег на спину и смотрел на медленно светлевшее небо. Мысли мои шарахались то в одну сторону, то в другую — я жалел и Бориса, да и себя тоже. Многое, очень многое я просто не в силах был понять. А едва взошло солнце, как до меня донеслись выстрел, короткий залп, и все было кончено.

Я тут же вскочил и отправился туда, где — я это знал — уже были приготовлены могилы. Было прекрасное летнее утро, вовсю распевали птицы, и мир не знал и не желал знать, что произошло. Мне повстречался понуро бредущий расстрельный взвод с винтовками на плече. Солдаты кивнули мне, даже не спросив, чего это меня понесло спозаранку на кладбище. Трое или, может быть, двое пленных закидывали тела расстрелянных землей. Кроме Бориса приговорили еще троих, их уже успели кое-как забросать землей. Я смог различить тело Бориса, он был босиком, но кожаного ремня не снял, на гимнастерке виднелись пятна крови. Пленные удивленно посмотрели на меня, в их взгляде были немой вопрос: «А этому что здесь понадобилось?», ненависть и страх. Я хотел было у них спросить, а что стало с губной гармошкой Бориса, у него ее отобрали или же она так и осталась у него в кармане. Но тут же отказался от этой идеи, подумав, что пленные подумают, что я, дескать, даже мертвого готов обобрать. Повернувшись, я пошел к себе досыпать.

Когда меня недолгое время спустя сочли «фронтопригодным», я почувствовал огромное облегчение от того, что покину этот ад в разрезе и отправлюсь в расположение нашей дивизии, овладевавшей одним городом за другим. Там, на передовой, по крайней мере, все было предельно ясно — там, хоть и приходилось рисковать жизнью, никто не задавал тебе вопросов, от которых голова готова была лопнуть.

Мои товарищи были рады видеть меня живым и здоровым. Волга была совсем рядом, и русские сражались с невиданным упорством, демонстрируя, на что способна их полуразбитая армия. Едва прибыв к своим, я узнал, что несколько моих близких друзей погибли. Выстрелом в голову был убит и наш командир роты обер-лейтенант Штеффан. Как ни горестно было слышать о гибели товарищей, я все же понимал, что на войне как на войне. Но вот то, как погиб Борис, решительно не укладывалось в голове. Почему так? Это все равно что взять, да и распять кого-нибудь, по примеру Христа.

Солнце палило нещадно вот уже несколько недель, и перед нами лежала пожелтевшая от пекла степь. Пыль проникала повсюду, из-за нее было невозможно дышать. Наступление продолжалось, но продвижение вперед давалось с большим трудом. Первые дни войны, июнь-июль 1941 года, когда только круглый идиот мог сомневаться в нашем превосходстве над противником, давно миновали. После катастроф первых месяцев Красная Армия возрождалась, расправляя плечи.

Овладев очередным городком, мы остановились передохнуть на центральной площади. Там мы заметили внушительное бетонное здание с намалеванными на его стенах красными крестами. Интересно, подумали мы, это и вправду больница, или просто так, для отвлечения намазали эти кресты. И отправились на разведку. Войдя в просторный вестибюль, мы обратились к какой-то женщине, по-видимому, санитарке и, к своему великому удивлению, убедились, что это больница, причем действующая. Вдоль стен рядами стояли кровати, на которых лежали в основном пожилые пациентки, с ужасом взиравшие на нас. В больнице было чисто, полы натерты до блеска, и даже как-то неловко было громыхать по ним коваными сапожищами. Подойдя к группе людей в белых халатах, кучкой стоявших в конце коридора, я осведомился у них, кто они. Оказалось, это врачи и медсестры, все без исключения были женщины. Я поинтересовался у них, почему больница не была своевременно эвакуирована, они пояснили, что все произошло настолько быстро, что началась такая паника, и они не успели уехать. На этом наше общение закончилось, и я не знаю, что произошло дальше, хотя не сомневаюсь, что и это лечебное учреждение, как, впрочем, и остальные, было реквизировано для нужд германской армии.

Едва выехав из города, мы с бреющего полета были атакованы русскими штурмовиками. Вместе с нами в колонне следовала небольшая группа военнопленных русских. Одна из бомб упала прямо в середину этой колонны. Последствия были ужасающими. Двое наших конвоиров и многие пленные погибли на месте, остальные получили ранения, в основном тяжелые. Вся дорога была буквально залита кровью, отовсюду слышались предсмертные вопли. Людям поотрывало руки, ноги. Наши санитары, сразу же бросившись на место трагедии, установили, что немецкие охранники мертвы, и сразу же получили приказ возвращаться, оставив еще живых раненых русских пленных умирать. Несколько местных женщин выбежали из домов и принесли воды и чистых полотенец для перевязки. Некоторые раненые, кто еще был в сознании, молили нас о помощи. Один из наших подошел к ним, все же решив проявить милосердие, но кто-то из офицеров тут же велел ему вернуться — мол, бомба-то русская, так что пусть сами и разбираются.

Позже мы прибыли на берег реки, по-моему, Миуса. К нашему удивлению, нам приказали готовить оборонительные позиции на этом самом берегу. Отсюда хорошо просматривались все подходы. Вскоре прибыли саперы и соорудили понтонный мост. Нашему батальону были приданы несколько зенитных орудий, и нас предупредили, что предстоит давно уже назревший ремонт материальной части и одновременно охрана и в случае необходимости оборона понтонного моста. Надо сказать, нас такое положение вполне устраивало, и у самой воды в считаные минуты были разбиты палатки. Вскоре мы уже вовсю плескались в прохладной воде.

Вокруг лежала степь, и к мосту не было ни единой дороги, даже плохонькой, поэтому транспорт прибывал со всех сторон. За исключением казацкой станицы в нескольких километрах от нас, местность была безлюдной. Рейхсмаршал Геринг, в тот период ответственный за экономику оккупированных районов, издал распоряжение о том, что нашей армии следует по возможности самой обеспечивать себя провиантом. И хотя мы понимали, что здесь, на ссохшейся земле чудес ожидать нечего, что местным жителям впору хотя бы самих себя обеспечить хлебом, все-таки отправились обследовать окрестности на предмет поиска пропитания.