Новый Мир ( № 1 2012) - Новый Мир Новый Мир

Мифы о странствиях и приключениях тотемических предков составляют как бы либретто священных драматических церемоний, в которых воспроизводятся эти мифы, — писал высокий специалист по архаическому мышлению Мирча Элиаде. Так что главное — избегать упрощений и мышления «по аналогии». У нас с древними не может быть никаких аналогий. Мы живем, поступаем, мыслим по-разному.

Вот, например, на камне изображен олень. Олени нередко встречаются на скалах. Но не как вожделенный охотничий трофей и даже не как тотемный знак. В индоевропейской традиции олени, особенно с раскидистыми, ветвистыми рогами, воплощали собой космос, в царственном головном убранстве их умещалась вся вселенная. Бык, как и олень, может быть связан с космосом, но он к тому же воплощает мощное мужское начало. Некоторые петроглифы древних тюрок в Сибири изображают даже «священный брак» между женщиной и быком — наивысшим воплощением мужской силы. Не случайно, думаю, ясно прорисованный силуэт быка присутствует на камне, где изображены «восемь красавиц» Гобустана — восемь великолепно стилизованных женских фигур с крутыми бедрами и тонкими талиями. Но кто они? Богатые украшения говорят об их царственном или даже божественном происхождении, литая стать — о воплощении женской силы, а луки за спиной заставляют вспомнить об амазонках. Кстати, фигуры «красавиц» словно нарочно убраны подальше от глаз непосвященных: они спрятаны в объемистой полости под завалом камней. Что здесь происходило? Кому здесь поклонялись? Кто? Мужчины? Женщины? Те и другие вместе? Что они делали? Приносили жертвы? Простирались ниц? Совокуплялись?

Увы — несмотря на горы литературы по толкованию мифов и великолепных мастеров этого жанра, главное в древних мифах остается загадочным… В благоприятном случае в своем подходе к мифу нам удается лишь правильно задать вопрос. Кто, вот, к примеру, те мужчины, изображенные на камне под номером двадцать девять? О том, что это охотники и воины, говорят их мускулистые ноги и широкие плечи, луки в руках. Но, во-первых, на этой плоскости не два изображения, а четырнадцать, стоит приглядеться. Почему у одного из мужчин рога на голове? И почему другой, тоже рогатый, держится за свой член? А во-вторых, что это за зигзагообразные линии, которые, зародившись над головою одного из охотников, пронизывают его тело? Если это дождь, то означает ли это, что древний художник просто-напросто изобразил собратьев по племени, возвращающихся после неудачной (без дичи) охоты в плохую погоду? Или принципиально иное: человек, бредущий в потоке дождя, — не кто иной, как заклинатель погоды, только что вызвавший дождь со своим верным помощником? Или зигзаги — символ измененного состояния сознания или, например, сна, в котором пребывают эти двое?

Нам нелегко понимать своих предков. Поэтому, увидев, скажем, изображение кабана, преследуемого собаками, мы можем, как всегда, порадоваться «реалистичности» его изображения, но может оказаться и так, что в этом рисунке, в этом «кадре» мифа (ни начала, ни конца которого мы не знаем), схвачен некий кульминационный момент, когда вождь или царь, превращенный за грехи свои в вепря, тщетно пытается уйти от расплаты, преследуемый демонами мести и правосудия. Вот ведь как может обернуться дело. И вопросам не будет конца. Скажем, верно ли, что пробитое в камне отверстие предназначено для привязывания скота? Не много ли скотине чести? Или это каменное кольцо выдалбливалось специально для жертвенного животного? А может быть, эта дырка — инструмент космической оптики (что нередко встречалось у древних)? Или просто священная дыра — Пустота, мать всего сущего? Но это уже философия в камне — а уровень такого рода, похоже, и не подозревался теми толкователями изображений (а их, видимо, было большинство), которые видели во всех этих рисунках некую принципиальную naivety…

Мы вернулись с маршрутной тропы заповедника и расположились на лавочках для отдыха неподалеку от домика дирекции. Азер достал из кабины сверток с провизией. Термос с кофе, бутерброды и особенно домашние пирожки с различной и весьма приманчивой начинкой в своем совокупном количестве и изобилии, несомненно, ставили метафорическую точку в конце нашего маршрута.

Поэтому, съев один бутерброд, я забросил в рот горсть орехов с курагой, запил глотком воды из бутылки и демонстративно сунул ее в наружный карман рюкзака, показывая, что для меня трапеза закончена.

— Почему закусываешь так легко? — удивленно спросил Азер. — Есть пирожки, колбаса…

— Спасибо, — уклончиво отвечал я. — Но ходить лучше налегке…

Луч солнца, проглянувший с поднявшегося неба, окончательно утвердил меня в решимости довести свой безумный план до конца.

— Ходить?

— Ну да, — как можно непринужденнее отозвался я. — Видишь ту дорогу внизу? Доедем по ней до края плато, там еще посмотрим…

— А она проезжая?

— Должна быть проезжая. Она ведет наверх, в каменоломни. Раньше там добывали камень. Половина Баку была построена из этого камня…

В это время верхний ярус горы, о котором вел я речь, внезапно стало затягивать туманом. Только потом я догадался, что это были низкие облака: все менялось слишком быстро. Вот туман только еще закурился над темнеющим гребнем горы, а вот уж стек вниз дымящимися клубами, скрадывая не только гребень, но и нагромождения каменных глыб под ним. Все это было очень красиво: едва различимая в тумане серая линия гребня, выступающие из тумана крупные обломки скал и куст осыпанного розоватыми цветами кустарника, который я снял на фоне ближайших к нему влажных, почти черных камней, покрытых серым, чуть голубоватым лишайником. Получилось красиво: горний мир в предчувствии весны…

Внезапно упало несколько капель дождя.

Я не успел даже испугаться, что дождь испортит мне все дело: порыв ветра сорвал присевшее на вершине облако и, скомкав, унес в сторону моря. Вновь стало почти ясно.

— Ну что, поехали? — скорее поманил, нежели спросил я Азера. Надо было успеть до темноты.

Мы спустились от заповедника асфальтовой дорогой и свернули на грунтовку: дорога была вполне набитая, лишь в одном месте машине пришлось немного «поплавать» в свежем выносе глины, но вскоре она вновь прихватила колесами дорогу. Все было в точности так, как рассказал Эмиль: слева было несколько громадных скальных обломков, на которых летом проходили соревнования по скалолазанию, справа… Не помню уже, что было справа, видимо камни, в Гобустане камни везде, они рассыпаны до самого моря, и даже там, на отдельно лежащих камнях, есть знаки и рисунки. И тем не менее я не помню: выходит, неизбежное объяснение с Азером, которое становилось все неотвратимее, тяготило меня. Наконец дорога стала задираться вверх: мы доехали до поворота на серпантин.

— Останови, — сказал я.

— Здесь?

— Да, здесь останови, — твердо сказал я, ничего не объясняя. — И не на дороге, а где-нибудь в сторонке…

Азер остановил машину, сдал назад, на аккуратный коврик зеленой травы у дороги, и огляделся по сторонам, не понимая, что привлекло мое внимание. Я вылез наружу. С площадки, которая, по сути, была крайней северной оконечностью горы Беюк-даш, открывался прекрасный вид как на верхний ярус горы, где невероятными изваяниями чернели упомянутые Эмилем «сумасшедшие камни», так и на открывающуюся перед нами во всю ширь страну вспученностей. Предмет моего вожделения — грязевой вулкан Кягниздаг, пугающе огромный при всей своей скромной высоте (397 м), закрывал весь вид на север. На западе его отроги тянулись до идеального купола другого грязевого вулкана — Турагай, который на этот раз явлен был нам в желтоватом предвечернем свете. Время поджимало.

Я внимательно оглядел склоны вулкана, чтобы понять, как мне подниматься. Вблизи они оказались изрезанными глубокими глинистыми балками, угодив в лабиринт которых я неизбежно потеряю и время и силы, если вообще смогу подняться по скользкой глине. Но вот, впрочем… Почти идеальная, чуть взявшаяся зеленой травкой «спина», которая вела почти от самого подножия вулкана до самой почти вершины. Я два раза говорю «почти», потому что начало этого склона я не мог увидеть раньше, чем спущусь вниз. А наверху… Наверху вулкана все непонятным образом менялось… Издалека я не мог рассмотреть, в чем именно дело, но похоже было, что у вершины все устроено как-то не так, как везде, и мне придется действовать по обстановке. Но ничего. Как сказал Эмиль: час — туда, час — обратно…

— Знаешь, Азер, — сказал я, чувствуя, что во мне много решимости и самое главное — сейчас все быстро выложить ему и пускаться в путь, пока он не принялся меня отговаривать, убеждая, что здесь он за меня отвечает и пустить одного не может… — Сейчас я уйду. На два часа. Я должен сходить на этот вулкан. — Я сделал жест в сторону Кягниздага. — Это грязевой вулкан. Неопасный. Еще вчера я решил сходить на него. Но мы были слишком далеко. Сейчас ты видишь. Это займет не так уж много времени. Не отговаривай меня. Можешь покурить, попить кофе. Можешь лечь поспать. Через два часа я вернусь…