Вечный зов - Анатолий Степанович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через несколько дней, когда стало чуть потише, в расположении редакции появился однажды под вечер рослый, голубоглазый артиллерийский подполковник с толстыми, немножко тронутыми сединой усами, в роговых очках. Он приехал на попутной машине, предъявил удостоверение спецкора армейской газеты на имя Кузина Григория Егоровича, выданное ему всего три дня назад. На поясе у него, рядом с пистолетной кобурой, торчал нож в чехле, с другого боку болталась саперная лопатка, тоже в чехле из шинельного сукна.
На крыше сарая, освещенного последними лучами солнца, шумно дрались воробьи. Кузин долго смотрел на них, потом сказал, улыбаясь:
— Ах, черти! Война войной, а природа неистребима. У меня в московской квартире три кенара остались и два попугайчика. Жена пишет, что попугаи и два кенара уже околели — нечем кормить. Третий приучился есть картошку. Голод не тетка.
— Как там фотокорреспондент Миша Соцкий поживает? — спросил Горохов.
— Соцкий? Это какой он из себя? Я всего три дня в газете…
— Такой… среднего роста, белобрысый. В звании старшего лейтенанта.
— Ничего, наверное. Но, откровенно говоря, я не успел со всеми там познакомиться. Вчера в обед уехал еще из редакции. Побывал в соседней с вами дивизии да вот решил в вашу заглянуть. Началось, немцев за Жерехово отогнали. А завтра на этом участке, по имеющимся у меня данным, тоже кое-что интересное предполагается. Хочу поприсутствовать, как говорится… Вы, Петр Петрович, я слышал, тоже в своей редакции недавно?
— Да, несколько дней. На передовой вот даже не удалось еще побывать.
— Ну это не уйдет, — сказал Кузин. — А знаете что? Пойдемте со мной? Обстреляемся вместе, примем крещение и на этом фронте. Вообще-то я, считай, с первого дня по фронтовым газетам. И в «дивизионке» полтора года служил.
Кузин был говорлив, улыбчив, улыбка у него была добрая, мягкая, чуть даже извинительная.
— Ну, так как, товарищ майор? Поедем? Принять крещение чем скорее, тем лучше.
Рядом молча стояли Горохов и Березовский. И Полипов понимал — под каким бы предлогом он ни отказался, авторитет свой уронит окончательно.
— Пожалуй, и пора принять, — сказал он, улыбаясь как можно проще. — Поужинаем только? Что там у нас с ужином?
— Сейчас там ребята соображают, — сказал Горохов.
— Поесть солдату никогда не мешает, — произнес Кузин, потирая рукой левое плечо, которое было чуть ниже правого.
Даже Яков Алейников, окажись он тут, не сразу признал бы в усатом подполковнике бывшего своего подчиненного и начальника краткосрочной школы разведчиков и подрывников при фронтовой спецгруппе Алексея Валентика. Разве что по этим разновеликим плечам да по голубым глазам, светившимся за стеклами очков. Но встречу с ним Валентик, еще на рассвете перешедший линию фронта, считал маловероятной. Целый день он пролежал в глухом овраге, забившись в заросли крапивы и каких-то жестких кустарников, борясь с дремотой. Глухое-то место глухое, но во сне он храпел, и черт его знает, кого могло по случайности занести в этот овраг. Но день прошел спокойно. Когда солнце покатилось к горизонту, он вынул из кармана и нацепил очки с обыкновенными стеклами, выбрался из своего убежища и, зорко поглядывая по сторонам, вышел на заросший травой проселок. Примерно через полчаса его догнала пустая полуторка, возвращающаяся с передовой. Валентик остановил ее, приветливо улыбаясь, представился шоферу, пожилому солдату с усталыми и воспаленными глазами, протянул удостоверение:
— Не знаешь, отец, где дивизионная газета располагается?
— Эти… писатели, что ли? — спросил шофер. Удостоверения он не взял, только кивнул головой, прикрытой грязной, засаленной пилоткой.
— Примерно… фронтовые журналисты.
— А тут, неподалеку, на сгоревшем хуторе. Садись.
За ужином Кузин опять рассказывал о довоенной московской жизни, упоминал имена известных столичных журналистов и писателей, с которыми так или иначе сводила его судьба. Некоторые из этих имен, слышанные когда-то Полиповым, всплывали теперь в памяти, он с завистью глядел на Кузина, а потом и сказал откровенно:
— Завидую вам, подполковник. Интересная жизнь. В самой гуще, так сказать…
— Да, Петр Петрович, не сбоку припека, — не стал скромничать и Кузин. — Хотя, конечно, я не Стеклов или, скажем, Кольцов. То были журналисты международного класса. Но в общем ничего. Война нашему брату газетчику сейчас много дает. Открывает великие творческие горизонты… Есть у меня мечта — после нашей победы засесть за книгу о фронтовых журналистах. С кем, как говорится, встречался, с кем общался… Увековечить скромный, но так необходимый для дела великой нашей победы труд фронтового газетчика…
Все это Кузин-Валентик говорил не без умысла, чувствуя, что Полипов, согласившийся пойти с ним на передовую, может от этого под каким-то благовидным предлогом и отказаться. И пути для отступления ему надо было отрезать.
— А вы, Петр Петрович, откуда родом? Где до войны работали?
— Да я что же? — скромно пожал плечами Полипов. — Был на советской и партийной работе. Долгое время трудился первым секретарем сельского райкома партии. Я коренной сибиряк.
— Ну-у! — воскликнул подполковник, и глаза его вспыхнули. — Ах, как я мечтал побывать в этом легендарном краю! Алексей Максимович Горький все любил повторять: удивительные люди там живут! И тоже, как я, грешный, все хотел поехать в Сибирь, да так и не успел… А сибирские дивизии что под Москвой сделали, а?! Спасли, можно сказать, столицу!
— Это вы уже через край, — усмехнулся Полипов. — Не одни сибиряки под Москвой воевали.
— Да, это так, разумеется. Ничего, история разберется, все оценит. Ну-ну, расскажите мне чуток о своей жизни.
— Да что в ней интересного? Борьба, работа… И тюрьмы, конечно.
В глазах Кузина за стеклами очков мелькнуло удивление, настороженность. Он
