Ярость одиночества. Два детектива под одной обложкой - Алена Бессонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Если вы Ольга Ленина, так? Тогда входите. Если провожать Леонида Лазаревича? Ещё не пора. Если вы из прэссы? Пошли вон… Если…
— Я Ленина, к Регине! — поспешила объявить себя Ольга.
Вновь послышался звон цепочки, и дверь распахнулась. Ольга вошла, едва не столкнувшись с женщиной маленького роста, не более метра пятидесяти, сухонькой, с огромной копной рыжих вьющихся, похожих на пружинки, волос и напряжёнными, заплаканными глазами-бусинками:
— Не надо мне хмуриться, лучше десять раз спросить, чем один раз заблудиться. Я мама Регины, Ида Соломоновна. Идите, она вас ждёт, идиётка!
Старушенция проводила гостью до двери спальни, легонько толкнула в плечо, сопровождая действия причитаниями:
— Идите, идите… Расскажете потом, как мой ребёнок мог сделать такую глупость… — И, пропустив гостью, Ида Соломоновна сама не вошла, но громко спросила: — Регинка, ты писать не хочешь? И не делай на меня лицо… Писать хочет каждый человек, независимо от должности… Сама пойдёшь или «кря-кря» принести?
Не дождавшись ответа, старушка закрыла дверь, громко стукнув створкой.
В спальне под белым атласным одеялом, намеченная контуром тела, лежала, вытянувшись во весь рост, дочь профессора Гроссмана. Её лицо было спокойно. Регина выспалась. В комнате пахло медикаментами и досадой. Ольга знала, как пахнет досада. Она пахла театральным антрактом. Впервые Ольга почувствовала запах досады, когда однажды в театре посередине понравившегося спектакля объявили антракт. Позже она поняла: досада — это всего лишь запах растревоженных пыльных театральных кресел. Сейчас в комнате Регины пахло лекарствами и антрактом.
— Проходите, Ольга. Осмотритесь и присаживайтесь, где глянется. Разговор будет неприятный? — больше утверждая, чем спрашивая, проронила Регина. — Вы ждёте от меня подтверждения ваших выводов по поводу Константина Тодуа. Так?
— Не так! — присаживаясь в кресло у окна, отрицательно качнула головой Ольга. — Нам, конечно, хотелось бы знать больше, чем мы знаем, но вы ничего не должны.
Ольга выдержала долгий внимательный взгляд Регины.
— А вы рассказали бы, если бы любили?
— Я — да! — без раздумий ответила Ольга. — Будучи уверенной в его причастности к смерти моего отца — да! И я не сомневаюсь в вашей уверенности. Ведь на видеозаписи Константин Тодуа.
Регина, не поднимаясь, взяла с тумбочки детский поильник с трубочкой и, дотронувшись до неё губами, сделала несколько затяжек:
— Извините, диабет, рот сохнет…
Ольга забеспокоилась:
— Вам трудно говорить? Может быть, позже — завтра, например?
— Нет-нет, — встревожилась Регина, — покончим с этим сегодня. Я вполне могу общаться. Просто слабость. Но слабость в теле. Слава господи! Не в голове. С чего начать? Давайте с начала… — Регина виновато усмехнулась. — А с начала получается так… У Косты в телефонной книге записаны номера многих женщин, и я тоже там есть. Знаете, в школе у меня не было ухажёров. Некрасивая рыжая еврейская девочка не могла претендовать на внимание завидных женихов. Участь моя была предопределена встречей с Борькой Эздриным. Его обожала мама и мечтала выдать дочку замуж. Однако папа Борьку терпеть не мог. Но в еврейских семьях мама — это мама. Однажды на каком-то званом обеде, где собрались значительные люди города, мы оказались с Константином Андреевичем за столом. По одну сторону от меня он, по другую — мой тогда уже муж. В тот вечер, впрочем, как и всегда, Косте уделяли слишком много внимания, и Борис, может быть, от зависти или просто из-за самолюбия грубо зацепил его. Тодуа решил наглеца наказать: он увёз меня с ужина к себе на дачу. Коста никогда и ничего не обещал… — Регина замолчала, закрыла глаза и несколько раз глубоко вздохнула. — Как Косте удалось вытравить из меня всех и всё, остаётся загадкой. Мы встречались ещё раза три, а потом он в присущей безапелляционной манере сказал: «Регинка, я стал замечать твои недостатки — это скверно, надо на время расстаться, необходимо их забыть…» И забыл! Только забыл меня целиком. Я не смогла.
Дверь в спальню открылась, и Ида Соломоновна ввезла хромированный столик, заставленный чашками, плошками и возвышающимся над всем этим фарфоровым кофейником.
— Я понимаю, что еврейке досталось девять мер болтливости из десяти, но желудок иногда тоже надо чем-то радовать, чтобы потом он радовал кишочки и вы бы не умерли посреди полного здоровья. Моей идиётке это уже не поможет. Худую селёдку поить кофеем — дурной тон! — Ида Соломоновна подкатила столик к постели дочери и, глядя на неё мокрыми глазами, закричала, выводя голос на самую высокую ноту: — Не смей помирать! Ешь! Успокой мою душу. Лёня говорил, что он ни разу не видел, чтобы кто-то умирал на сытый желудок… — И, воззрившись на Ольгу, добавила: — Вы же милицыонэр, прикажите ей!
— Ма-а-ама! — взмолилась Регина. — Не бойся, я не умру. Иди, пожалуйста, дай поговорить.
Ида Соломоновна, смахнув ладонью слезу, сгорбив и так не слишком прямую спину, пошла на выход, таща за собой огромные стариковские мужские тапки.
Ольга взяла со столика чашку с творогом, подала Регине:
— Вы, действительно, поешьте. Я не тороплюсь. Успеете сказать всё, что хотели.
Регина, опираясь на локти, привстала и, подтянув тело, села, прислонившись к спинке кровати. Съев несколько ложек творога, заговорила:
— Коста позвонил через год. Позвонил поздно ночью и просто выдавил из себя: «Регина, спасай… Я умираю…» Сразу его голос не узнала, но как-то поняла, что это он. Наверное, потому, что ждала его звонка. Оказалось, Косту везут в машине скорой помощи прямо из постели очередной любовницы с катастрофическим диагнозом: «обширное повреждение покровных тканей пениса неясного происхождения». Борька его осмотрел. Он в этом деле специалист и,
