Четвертая мировая - Натали Зилли

Воцарилась пауза. Собеседники с уважением и пониманием смотрели друг на друга. Каждый из них осознавал, что не ошибся в выборе своих симпатий в прошлом. Они ощущали свою принадлежность к одной и той же породе людей, хотя и к разным её подвидам: оба являлись прожженными волками – один в бизнесе, другой в политике.

– Права пословица, говорящая, что друзья познаются в беде, – прервал паузу хозяин дома. – Вот вы, например, невзирая на мою опалу, на свою полнейшую занятость и позднее время суток, навестили меня и интересуетесь моим положением, даже помощь предлагаете. А кто-то уже поставил на мне крест. Особенно обидно, когда это делают твои должники или те, кто работают на тебя.

– Перебежчики из стана дружбы в стан врага – не редкость в политике, – заметил гость. – Однако согласен с вами – пахнет скверно.

– Я вот этими руками, – продолжая разговор, хозяин дома поднял свои руки на уровень лица, – взрастил собственного могильщика, сделав его министром и своим представителем в правительстве. А он, сукин сын, вёл себя услужливо, пока мои дела шли более или менее в гору, и отрёкся от меня сразу после моего отстранения из сената!

Опальный политик встал с кресла и подошёл к камину. Огонь в камине жадно пожирал деревянные поленья, издавая довольный хруст. Хозяин дома любил смотреть и слушать, как горит огонь, как он расширяет пространство своего владения, распространяясь вширь и ввысь. Наш герой ассоциировал себя с огнём, с его мощью и энергией, с его манерами и поведением. «Огонь может быть потушен, – думал он, глядя на огонь в камине и проецируя свою текущую ситуацию на него, – но он так же легко может разгореться вновь от одной только искры», – хозяин дома улыбнулся. Немного подержав ладони над пламенем, он вернулся в своё кресло в несколько приподнятом настроении.

– Вы знаете, дорогой гость, я только что подумал, что всё ещё может перемениться. Жизнь – непредсказуемая штука, и Фортуна женского пола, а я всегда был бабником и брал всё от первой и от второй. Может статься, что завтра моя масть опять окажется в козырях. Я буду внимательно следить за тем, как идёт игра, и войду в неё, как только представится случай.

– Я полагаю, что вы всегда в игре, – заметил гость, допивая свою порцию брюле, – просто сейчас у вас нет достаточно козырей, чтобы сделать свой ход. Пусть ваши соперники играют, а вы будьте начеку.

– Спасибо за поддержку. Я именно так и делаю.

– Ну, будем надеяться на лучшее, а сами не плошать, – заключил гость и поднялся со своего кресла. – Я благодарю вас, уважаемый, за тёплый приём, приятную беседу и отличный брюле. Мне было очень приятно пообщаться с вами как в старые добрые времена, которые, я уверен, ещё вернутся к вам.

Оба мужчины смотрели друг на друга как в зеркало: каждый из них узнавал в другом себя.

– А сейчас я спешу откланяться, – продолжал гость, – так как мне ещё лететь в один из ваших северных городов, где завтра утром у меня очередная встреча. Я желаю вам удачи!

– Спасибо! Вам того же, – ответил хозяин.

Старые знакомые обнялись на прощание и расстались.

Через несколько лет после этого разговора разъярённая толпа некогда бывших сторонников и обожателей ныне опального политика, любовь и поддержка которых однажды проложили ему путь на политический Олимп своей страны, предъявит ему счёт в виде обманутых надежд, несбывшихся ожиданий, потерянных лет и отсутствий перспектив, и в качестве компенсации попытается отобрать самое ценное, что только может быть у человека.

Ну, а пока наш герой полон сил и решимости продолжать свою игру. Как много изменилось со времён его первого избрания главою правительства, и как всё одновременно по-старому: либо мир вращается вокруг тебя, либо ты бежишь за ним. «Ничего, – думал он, – не в первый раз я за бортом. Тем желаннее будет моё возвращение туда, где я должен быть по праву. А пока надо подумать – с кем объединиться, чтобы развалить действующее правительство коммунистов и предателей».

Глава 5

Обычно Лютер Нарвин проводил все будни на работе или на мероприятиях, связанных с ней. Однако в последний год он сократил своё пребывание в офисе до полудня. С тех пор, как женился, Нарвин предпочитал обедать в обществе жены. Его жена, Ульма, не была поклонницей хождения по ресторанам, поэтому, в большинстве случаев, обедали и ужинали они дома. В доме Нарвина работал искусный повар, но госпожа Нарвин часто предпочитала готовить обеды и ужины для мужа manu propri[6]6. Такая забота со стороны жены трогала сердце нашего финансового гения. В душе он по-детски радовался её материнскому участию в организации своего быта при более чем разумном расходовании средств семейного бюджета. Несмотря на широту натуры, в характере своей жены Нарвин ценил такое качество как бережливость.

Приехав домой, Лютер, как обычно, застал жену в последних приготовлениях к предстоящему обеду. Уловив ароматы, идущие с кухни, он в предвкушении удовольствия поспешил к столу. Запах вкусно приготовленной еды усилил и без того возбуждённый аппетит. Обед был подан и съеден. После его окончания Нарвин решил немного расслабиться, сидя на диване в гостиной и любуясь видом из её окна. За окном начинал накрапывать дождь. Ульма принесла свежеприготовленный сорбет, который они распили за компанию. Оба чувствовали себя счастливыми. Они мечтательно обсуждали свои планы на будущее.

– Угадай с трёх раз: какая у меня для тебя новость? – интригующе спросила жена.

Лютер сделал три безрезультатные попытки.

– Дорогой, ты не угадал. Я беременна.

Кровь ударила в мозг Нарвина при услышанном, – он никак не ожидал услышать подобную новость. Он поднялся с дивана и подошёл к окну. Глядя на дождливый пейзаж за окном, Нарвин пытался обуздать чувства гнева и досады, охвативших его. Ульма, не предвидя такой реакции мужа, настороженно смотрела на него. Взяв под контроль свои эмоции, муж повернулся к жене:

– Я много раз говорил тебе, что не хочу иметь детей. Почему сейчас ты ставишь меня перед фактом своей беременности, не принимая во внимание моё желание?! – отчеканил Нарвин голосом с металлическими нотками.

– Почему ты наотрез отказываешься от рождения детей? – парировала его вопрос жена, подходя к мужу и пристально глядя ему в глаза. – Ведь это естественно, когда мужчина и женщина живут под одной крышей и спят под одним одеялом.

– Хорошо. Давай присядем, – сказал Лютер, показывая жене на диван.

Присев и усадив жену рядом, Нарвин продолжил беседу:

– Ульма, мы с тобой взрослые люди. У каждого из нас есть свои «скелеты в шкафу». Я ни разу не упомянул тебе о твоём прошлом, и я надеялся, что ты не заставишь меня говорить о моём. Перед нашей женитьбой я настаивал на отсутствии детей. Так?

Ульма слегка кивнула головой.

– Я осознаю, что должен был раскрыть перед тобой все карты с самого начала. Тогда бы тебе была ясна причина моего поведения. Однако у меня не хватило смелости говорить с тобой о моём прошлом раньше. Теперь у меня нет выбора молчать о нём. Слушай, – Лютер отрешённо посмотрел на жену.

Ульма внимательно и с напряжением смотрела на мужа.

– Я никогда раньше не говорил тебе о том, что когда-то был женат. Более того, у меня было двое детей. Моя дочь в возрасте пятнадцати лет наложила на себя руки. Мы даже не смогли похоронить её на нашем кладбище, так как самоубийцам в этом отказано. Мой сын, – гей и наркоман, – умер несколько позже от передозировки наркотиков.

– Боже мой! Какой кошмар! – жена пришла в ужас от услышанного. Она даже не могла себе представить, что её муж пережил двоих собственных детей. – Что стало с твоей бывшей женой? – еле слышно спросила она.

– У неё помутился рассудок, и она скончалась чуть позже.

Воцарилась пауза. Тягостное молчание нарушила Ульма:

– Я искренне сочувствую твоему горю, но не понимаю до конца – почему мы не можем иметь детей?

– Тебе известно, что моя хромота обусловлена генетически? – задал встречный вопрос муж.

– Даже если и так, почему из-за этого надо убивать нашего ребёнка? – вопрошала жена.

– Во-первых, моя хромота и самоубийства двух моих детей – две стороны одной медали, которая называется дегенерацией рода. Во-вторых, не убивать ребёнка, а прерывать беременность в связи с высокой вероятностью наследственной патологии. Ты хочешь воспитывать идиота, извращенца или самоубийцу?! – заявил Нарвин, начиная терять контроль над собой.

– Но ведь ты обладаешь живом умом и ясным рассудком! Почему от тебя должен родиться урод?! – не желая принимать категоричные аргументы мужа относительно продолжения рода, настаивала жена.

– Дорогая моя, – он повернул её к себе, крепко взял за плечи и, пристально глядя ей в глаза, продолжил, – именно поэтому я осознаю, что являюсь последним достойным представителем своего рода. Природа ставит на нём крест, о чём свидетельствует моя врождённая хромота и двое нежизнеспособных отпрысков. Я хочу оставить добрую память о нашем роде, а не душевнобольных и недоразвитых потомков.