Мертвое ущелье - Виктор Потиевский

Многие другие партизаны тоже ходили на задания. Например, обоз у немцев отбить или к железной дороге — эшелон пустить под откос. Эти операции проводи-ли бойцы отряда, подрывники. А на разведку ходили, конечно, только они, люди Хохлова. Или взрывать такой объект, как аэродром. Это сподручнее разведчикам. Все партизаны должны двигаться бесшумно и незаметно, а разведчики все-таки бесшумнее всех. И языка брать, если возникнет такая необходимость, будут разведчики. Вот сегодня такая необходимость и возникла. Назрела, как говорится. Давно уже командование отряда пользовалось отрывочными данными. То из города подпольщики сообщат, то дед Елисей у полицаев прознает, то редкий посланец придет в отряд с особого разрешения и принесет новости. А обстановка в городе и во всей округе меняется с каждым днем. И ее надо знать, иначе воевать нельзя, да и голову свою и людей не убережешь. Надо знать не только общую обстановку, но и частности: состав немецкого гарнизона, хотя бы примерный, настроение людей в городе, общие намерения немецкого командования, передвижение их войск и многое другое.

Конечно, у подпольщиков есть свои люди среди тех, кто у немцев работает, но и они, эти люди, не могут дать того, что сообщит хороший «язык».

Вот и отправились разведчики сегодня ночью за «языком». Хохлов взял с собой Игната. После операции на аэродроме он убедился, что Углов — человек особый, точнее — особо ценный для разведки.

Уже посерел горизонт, затемненный глубокой и тяжелой чернотой леса, стоящего стеной. У дороги по обеим сторонам было поле километра на полтора, а дальше — сплошной лес. Третий разведчик остался на краю леса с лошадьми, а Хохлов с Игнатом залегли в сугробе у самой дороги, проделав ложбинки в снегу для обзора.

Здесь невозможно было ни натянуть провод, ни повалить дерево. Деревьев не было. И в темноте тоже трудно было надеяться на удачу. Немцы в темное время если и выезжали за город, то с большой охраной и нередко с танками. А днем на подводах ездили даже по одному.

— Кто-то едет... — Хохлов разглядывал в бинокль дорогу, уходящую к городу,— ага, сани... Готовься, Углов!

— Я готов, Станислав Иванович! — Игнат сдернул с плеча лук, вызывавший бесчисленное множество улыбок в отряде, вложил длинную и тонкую стрелу и замер.

Теперь уже были отчетливо видны серый жеребец и двое людей в санях. Немец-возчик нахлестывал коня, а пассажир в тулупе сидел, спиной повернувшись к своему кучеру.

Стрела попала возчику в грудь, и он, тяжело отвалившись назад, натянул судорожно зажатые в руках вожжи, отчего конь сразу встал.

Второй немец — пассажир в тулупе — резко обернулся, дернулся рукой к кобуре, но на него уже навалился Хохлов и в секунду вывернул руки назад, уткнув немца лицом вниз, в сено, подстеленное в санях. Тот хрипел и ругался. Идти с партизанами отказался, дергался и пытался кричать. Надо было торопиться, на дороге в любую минуту могли показаться машины или бронетранспортеры.

В считанные секунды немца спеленали веревками, освободили жеребца, обрезав ремни упряжи, из вожжей сделали повод, закинули пленного поперек жеребца, на спину ему, и быстро двинулись к лесу, ведя лошадь под уздцы.

Все это ловко проделал Хохлов, а Игнат, мгновенно понимая каждое его действие, быстро помогал ему. Снег был неглубокий, по колено, но быстро идти было трудно, и пока добрались до леса, оба взмокли от пота.

Немец уже вел себя спокойно, и из его рта вынули кляп, все равно его здесь никто не мог услышать. Хохлов посадил немца со связанными руками впереди себя на лошадь, и они двинулись в отряд, отпустив немецкого жеребца, который, верный обычаям лошадиного нейтралитета, охотно поплелся следом за разведчиками.

Немец оказался лейтенантом по части продовольствия, и, как потом выяснилось, ехал он в одну из деревень, как раз в Марковку, поднажать на полицаев, чтобы выжимали из жителей продукты, которых у тех уже не было. В отряде он заявил командиру через переводчика Хохлова, что он, солдат великой Германии, ни слова не может рассказать ее военным противникам. Потому что это — предательство фатерлянда, на которое он никак не способен.

Глядя на его холеное, по-поросячьи розовенькое лицо, Топорков усмехнулся и приказал посадить юного завоевателя на хлеб и воду. На другое же утро немец потребовал, чтобы его привели к партизанскому командиру.

Гордо держа голову, лейтенант заявил, что если его не расстреляют и будут нормально кормить, то он расскажет все, что знает и что будет угодно господину партизанскому оберсту. Так он назвал Топоркова, видимо, желая ему польстить.

Ничего особенного этот немец не сказал. Не знал он, конечно, ничего, связанного с делами гестапо или с карательными операциями. Однако он точно был информирован о количестве немецких войск в городе и об их перемещении на неделю вперед. Эти сведения оказались очень важными для отряда и особенно для армейцев, которым именно такая информация о войсках прифронтового тыла дает возможность разгадать намерения противника. Из отряда немедленно была отправлена шифровка с новыми сведениями. Так что этот продовольственный «язык» оказался весьма ценным.

14. УБИЙСТВО

Алексей Матюшин два года, почти с самого образования отряда, служил в отряде подрывником. А с весны сорок третьего был командиром взвода подрывников. В войсках провоевал недолго, с июня и до зимы сорок первого. Потом — ранение, месяц отлеживался в подполье, у одного из жителей Марковки, после чего его и привели в отряд. Подрывное дело изучал еще в армии, на фронте, а здесь уже давно освоил его до настоящего мастерства, без которого никак нельзя было даже минировать в сложных условиях — в темноте, быстро, часто на сильном морозе. Но главное — приходилось все время что-то изобретать, придумывать, проявлять удивительную находчивость, чтобы почти из ничего — из нескольких трофейных авиабомб или снарядов — создавать десятки и сотни полновесных, удобных и безотказных мин с дистанционными шнурами и надежными взрывателями.

Он все время проверял работу мастерских, где делали мины, почти постоянно, когда был в лагере, находился в ремонтном пункте,— так его все называли.

Сейчас Матюшин ходил в штабную землянку, потом забежал на отрядную кухню и уже возвращался обратно в мастерские, как вдруг необъяснимая тревога обожгла его сердце, глухо и больно застучала в мозгу. Он внезапно вспомнил, что, когда выходил, там, в мастерских, оставались двое. Прежде никогда там меньше трех человек не бывало. Всегда работали трое или больше людей. А сейчас, он это отчетливо вспомнил, оставались двое: лейтенант Бармин Валентин и еще один молодой парень, Серегин, тоже подрывник. Сам по себе факт, что работали двое, ничего плохого или тревожного не означал. Двое и двое. Мало ли куда вышли остальные. С утра он в мастерских давал задание четверым. Но сейчас вдруг заволновался, сам не понимая почему. До землянки ремонтного пункта оставалось метров двести, и Матюшин рванулся с места и побежал...