ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ - Владимир Краковский

Когда-то в день тридцатилетия подарили Верещагину английскую зажигалку фирмы «Ронсон» – я о ней уже писал. Красивая вещица, только маленькая царапинка нисколько портила ее хромированный корпус. Ерундовый дефектик, все завидовали Верещагину, просили: «Дай чиркнуть», никто на царапинку внимания не обращал. Зато ему самому она глаза мозолила, такой уж характер. Взял он полировочную пасту под названием «Гойя», однофамилицу великого испанского художника, и ну тереть. Тер, тер и протер дыру. Оказывается, зажигалка из пластмассы была, и только сверху тонкий слой красивого металла. Испортил Верещагин вещицу. Совершенно безобразная плешь на ее поверхности возникла. Никто больше не восхищался. И все из-за того, что не мог Верещагин смириться с царапиной.

Это такая прямолинейная аналогия, что я даже сомневался, приводить ли ее. И все-таки решил привести, потому что не выдумал же я ее, был такой случай с Верещагиным, только он не сделал из него надлежащих выводов. Ни насчет того, что с мелкими неприятностями надо мириться, если не хочешь взамен получить крупные, ни такой: чтоб получать удовольствие, нужно созерцать снаружи, а не лезть внутрь, потому что у красивых вещей, как правило, красива только верхняя тоненькая пленочка. Ни этих, ни каких-либо других выводов Верещагин из истории с зажигалкой не сделал. А из всего, что с нами случается, обязательно надо делать выводы. Делать и делать эти выводы из всего, что с нами случается, а потом все, что ни случалось, можно забыть, достаточно помнить одни выводы. Кто такие старики? Это люди, которые по горло в выводах. Они уже ни черта не помнят из того, что с ними было, зато выводов у них хоть отбавляй. Выводы они помнят. Выводы вообще не забываются. Например, ни один человек без особой нужды не сунет палец в огонь. Почему? Потому что когда-то был случай – сунул и пришел к выводу, что это болезненно и не полезно. Но кто из нас держит в памяти ту, из розовогo младенчества, минуту, когда сунул пухленький мальчик в пламя горящей спички, свечи или газовой конфорки? Никто. А вывод помнит каждый. Выводы не забываются.

Правда, бывают ложные выводы. Например, очень ложный вывод сделал один житель города Берлина в годы второй мировой войны. Он пошел вечером по нужде, в туалет, в это время как раз случился внезапный налет на город американской авиации, и полдома, в котором жил наш берлинец, оттяпало взрывом. После налета приехали спасатели, приставили лестницы и принялись лазить, отыскивать раненых, чтоб отвезти в больницу. Видят, на одном из этажей, прямо на срезе дома, дверь в туалет. Открыли, а там стоит наш берлинец и трясется от беззвучного нервного смеха. Его удивленно спрашивают: ты чему смеешься? А он – все смеется и остановиться не может. «Представляете, – наконец говорит, – стоило мне только дернуть за цепочку над унитазом, как полдома – рраз! – отвалилось».

Обхохочешься.

Рассказывают, этот берлинец до сих пор остерегается спускать воду. Смывает из кружки. Вот что значит сделать неправильный вывод. Из всех выводов, которые мы делаем, по крайней мере половина – неправильные.

Ну и что из этого, что неправильно? Человек с неправильными выводами в большей степени человек, чем человек совсем без выводов. Человек без выводов вообще не человек. Даже корова без выводов – не корова, я от нее молоко пить не стану, пусть оно и жирней, чем у той, которая с выводами. Я лучше попью обезжиренное молоко с выводами. Даже амеба и та – худо-бедно, а парочку выводов все же имеет. А у человека их – хоть отбавляй. Особенно у стариков. Те со своими выводами носятся как дурень со ступою. Всем их навязывают. Поэтому молодые считают стариков занудами. Особенно тех, которые не просто выводят выводы из жизненных обстоятельств, а поступают еще так: берут десять выводов и выводят из них одиннадцатый. Берут одиннадцать выводов и выводят из них двенадцатый. Берут тыщу выводов и выводят из них еще полтыщи. И когда они эти полтыщи выводов из выводов обрушивают на молодых, те говорят: ну, дает старик, совсем из ума выжил. Им скучно слушать выводы не из жизненных наблюдений, а из накопившихся за прошедшую жизнь выводов. А ведь это, пожалуй, самые сложные и ценные выводы. Напрасно мы не прислушиваемся к старикам. Ведь старость – не угасание. Такую точку зрения придумали молодые, а среднее поколение угодливо поддержало. Старость – это вершина жизни. Старость – это когда нам для выводов уже даже не надо, чтоб что-то с нами случалось. Говорят, старики забывчивы, все, что с ними вчера случилось, сегодня уже не помнят, у них, мол, склероз сосудов. Ерунда! Им просто незачем помнить последние события жизни. Им хватает прежних, они извлекли из них целую уйму выводов, а теперь творят вторую уйму из первой. Новые события им уже ни к чему. У них уже такой богатый внутренний мир, что им незачем занимать что-то из внешнего. Подарки извне они пренебрежительно отбрасывают. Вот такие старики. Замкнутые миры со способностью к независимому развитию. Все свое они носят с собой, чужого им не надо. Глядя на стариков, мы должны локти кусать от зависти к их духовной независимости, а не похваляться своей нищенски протянутой во внешний мир рукой.

Правда, есть вздорные старики, я не о них. Я о тех, которые как законченная мраморная статуя. Пракситель уже отер пот со лба. Он уже ищет не вдохновения, а покупателя побогаче. Как Венера Милосская – старики. У нее руки отбиты, кое-где выщерблено, а она все равно – ни прибавить, ни отнять.

Что же касается Верещагина, то он, конечно, совершенно напрасно не сделал серьезных выводов из случая с ронсоновской зажигалкой. И вещь испортил, и выводов не сделал – поступок для умного человека совершенно непростительный. Должен был понять, что стремление к идеалу в реальной жизни – разрушительно. Приплюсовал бы к своему случаю с зажигалкой историю человечества, и у него открылись бы глаза на тот факт, что многие жестокие ошибки возникали от стремления к лучшему.

Должен был бы понять, что не существует на этом свете зажигалок без царапин. Что пытаться удалить присущий этому миру дефект – себе дороже.

Должен был бы, наконец, вспомнить свой случай с родинкой на животе. Он кончился благополучно потому, что Верещагин с ней не извне боролся, а изнутри. Так сказать, сам себя улучшал. Ну и, пожалуйста, улучшай себя на здоровье. А зажигалку не трожь. Она – не ты. И других – не улучшай. Захотят, сами себя улучшат. А ты вмешаешься извне – навредишь. Внешнее вмешательство, интервенция – мог бы понять – приводит к метастазам.

Посмотрев на девушку Бэллу серьезно, Верещагин воспылал желанием слиться с нею духовно. Он так однажды и оказал ей: поскольку я смотрю на тебя серьезно, твоя душа должна стать частью моей души. А для этого, мол, кое-что в ней надо переделать: перво-наперво, конечно, изучить ее как свою собственную, посмотреть, что где лежит, а где, может, что и припрятано, заглянуть во все душевные каморки, невзирая на таблички – посторонним, мол, вход запрещен; отныне, мол, я не посторонний, – одним словом, произвести как бы инвентаризацию завоеванной души, а потом переделать в ней все на свой вкус – кое-что выбросить, кое-где добавить, обои переклеить и во всех залах расставить кресла, подогнанные под седалище хозяина, то есть Верещагина.