Вид с метромоста (сборник) - Денис Драгунский

Я снова лег в кровать и провалился в сон.

И окончательно проснулся от того, что меня щекотали Андрюша и Милена. Они были уже одеты. Они тыкали мне в нос часы – половина первого.

Мы позавтракали втроем. Конечно, они тоже слышали, как Лада уходила. Наверное, Милена ее проводила. Мне не хотелось об этом говорить.

К трем часам мы собрались уезжать. Оделись. Проверили газ в котельной, краны, телевизор.

Я открыл дверь. Кругом было белым-бело.

– Хорошо-то как! Russian winter! – засмеялся я и вдруг сказал: – Стоп!

Крыльцо и дорожка были покрыты толстым слоем свежевыпавшего снега. И никаких следов. Я обежал весь дом, выглядывая из всех окон. Даже выскочил на ледяную веранду. Следов нигде не было. Но ведь я слышал, как она уходила, а снег уже не шел.

– Как же она ушла? – растерялся я.

– Кто? – засмеялась Милена.

– Ты, главное, побольше Платона читай на ночь! Обязательно в подлиннике! Что, афинская гетера приснилась? – захохотал Андрюша.

Приехали в Москву.

Вечером я решил лечь пораньше перед завтрашним экзаменом.

Уже умылся, пижаму надел. Ровно в одиннадцать зазвонил телефон.

– Это Кобылин, – услышал я поселкового сторожа. – У вас в даче свет горит.

8. Лампочка

Конечно, сначала я решил: одеваюсь и еду. Последний автобус отходит от «Калужской» в ноль-сорок. Успеваю. А первый автобус идет в Москву в половине шестого. Успеваю тем более…

Но на меня вдруг напало спокойствие. Ну, свет. Ну, горит. Ну, вечером приеду и выключу. Я поблагодарил судьбу, что успел сам схватить трубку, что Кобылин не попал на маму или папу.

В девять часов утра Аза Алибековна разложила перед нами веер бумажек.

Я вытянул: «Федр», 253–254.

Открыл затрепанный томик и погрузился в знаменитое описание души, которая состоит из двух коней и возничего.

– Товарищи, – сказала Аза Алибековна, – я иду к декану, а экзамен продолжит наш новый стажер, аспирантка Ленинградского университета…

Я почти не слышал, я читал про себя:

,

– Вы готовы? – голос у меня над головой.

– Готов, готов.

Я начал бойко переводить.

– Стоп, – сказала эта самая аспирантка. – Любой интеллигентный юноша наизусть знает диалог «Федр» в переводе Егунова. Особенно это место.

– Да, – сказал я. – Особенно описание коней. Я читал у Лосева…

И взглянул на нее, думая, что она смутится. Лосев объяснил, что означают эти два коня: один стройный и длинношеий, а другой коренастый и косматый.

Это была совершенно обыкновенная девица. В свитере и теплых зимних брюках.

– Да, конечно, – сказала она, достала из сумочки спичечный коробок, вынула спичку, ткнула ей в слово διαθερµήνας. – Что это?

– Разгоряченный, – сказал я.

– Идите. Два, – сказала она.

– То есть, простите, горячащий. Разгорячающий.

– Форма?

– Причастие активного аориста. От глагола δια-θερµαίνω.

– Так. А если то же самое слово, но в ионическом или гомеровском диалекте? – Я молчал. – Это будет всего лишь второе лицо единственного числа активного аориста, – она подняла палец и нежно сказала: – Неаугментированного! Поэтому δια-, а не διε-… Понятно?

У нее были красные пальцы, как будто она была на морозе без перчаток.

Она высыпала из коробка остатки спичек. Их было восемь.

Я сделал пять не самых страшных ошибок. Пять сломанных спичек улетели в корзину под столом. Три вернулись в коробок.

– Три балла, – сказала она. – Не надо возмущаться. Три – это удовлетворительно. Что это значит? Это значит – преподаватель удовлетворен. Тем более удовлетворен должен быть студент! – и она засмеялась.

Когда я добежал до дачи, было уже темно.

Горело одно окно – в Ксюшиной комнате. Тьфу, да конечно! Она оставила свет. А я, когда проверял, всё ли выключено, забыл туда зайти.

Я отпер дверь, скинул куртку и прямо в сапогах протопал наверх.

В Ксюшиной комнате на маленьком столе горела настольная лампа и освещала раскрытый греческо-русский словарь. Как он мог здесь оказаться? Я же оставил его в папином кабинете, где спал и занимался!

Я сел на стул и стал соображать. Вспоминать и озираться.

Внизу раздался щелчок сортирной двери.

Я громко встал со стула.

– Ой, кто здесь? – спросил незнакомый женский голос.

9. Санитарный кордон

– Нет, это я спрашиваю, кто здесь? – строго и даже басовито сказал я, подойдя к двери, но не выглядывая наружу.

– Сейчас я всё объясню, – сказала она; я ее не видел. – У вашего папы в Ленинграде есть троюродный брат.

– Дядя Миша? – спросил я.

– Ну да! – она сделала шаг по ступеньке, но остановилась. – У него дочь Маша, так? А я Машина подруга. Мне кажется, мы даже виделись, когда вы приезжали, вы заходили к ним в гости, а я там была у Маши. Вы были с приятелем, его Андрей зовут, и еще девушка с ним, какое-то жуткое имя у нее. Вроде Милена.

– Именно, – сказал я. – А вас как зовут?

– Леокадия Львовна. Но лучше на ты. Только не Лада, бога ради. Лада и Милена, какой кошмар!

– Скажи, Леокадия, а ты тогда в меня случайно не влюбилась?

– Если ты был хорошенький мальчик, – засмеялась она, – то вполне могла, минут на пять. Но если честно, не помню.

– А если честно, – спросил я. – Как будет гомеровский аорист от διαθερµαίνω?

– Ай! – закричала она, я услышал звук падения. – Черт! Проклятье. Ой… Я, кажется, сломала ногу…

Я перетащил ее в гостиную. Уложил на диван. Конечно, это был не перелом. То ли растяжение, то ли сильный ушиб около лодыжки. Я на крыльце отколол сосульку, завернул в махровое полотенце, приложил к ее ноге.

Рассмотрел ее повнимательнее. Обыкновенная девица. Светлые волосы, остренький носик, насчет фигуры непонятно: большой мешковатый свитер всё скрывал.

– Так не поможет, – сказала она. – Сними с меня брюки и колготы.

Когда я стягивал с нее колготки, она вдруг ойкнула и сказала:

– Черт… Ноготь цепляется. Прости. Мы теперь не мальчик и девочка, а санитар и раненая. У тебя ножницы есть? Состриги, пожалуйста.

Сверху я принес мамин несессер. У нее были длинные ногти на больших пальцах, и как я ни старался ножницами и щипчиками, посередине почему-то всё равно оставалось острие. Я взял пилочку и стал его стачивать. У нее были хорошие ножки с нежным золотистым пушком на икрах. У нее подрагивали стиснутые коленки. Чем сильнее я точил ее ногти, тем сильнее ее била тонкая дрожь. Вдруг она вздохнула и сказала:

– Всё, спасибо. Порядок, теперь не будет цеплять.

Я взял ее за стопу, приподнял.

– Ты что! – закричала она. – Больная нога!

– Прости, – я взял другую ногу и попытался поцеловать ее подъем.

Она засмеялась:

– У нас ничего не получится. Теперь ты мне просто санитар.

Мне тоже вдруг расхотелось. Я примотал лед к ее ноге вторым полотенцем.

– Время полдесятого, – сказал я. – Лежи и спи. Завтра я приеду. Что привезти?

– Спичек, – сказала она. – А то у меня только восемь штук осталось.

– А из еды?

– Дай сумку… – она достала кошелек, вытащила десятку. – Пожалуйста, сходи на рынок и купи свежую курочку. Парную. Ладно?

– Ладно, Леокадия Львовна, – сказал я. – Пока, до завтра. А теперь скажи мне, как ты сумела следы замести?

У нее желтые глаза были, чуть рыжеватые волосы и острый нос. Она сказала:

– Хвостом.

10. Отчего люди не летают?

Мне всё-таки хотелось договориться о пересдаче. Утром я был на факультете.

По коридору шла наша завкафедрой.

– Здравствуйте, Аза Алибековна! – я поклонился и улыбнулся.

Она нахмурилась и едва кивнула.

Я сделал несколько шагов и налетел на Юру Царёва с четвертого курса. Он схватил меня за рукав и вытащил на лестницу.

– Слыхал, что вчера было? Из-за тебя, между прочим!

– Что?! – я ничего не понимал.

– Дай сигарету, – сказал Юра. – Ты получил трояк и убежал, так? А тут Аза входит. Наверное, она всё слышала. Вот она и говорит этой стажерке, которая тебя валила: «Насчет гомеровского аориста. Там ударение стоит на другом слоге, нежели в причастии! Зачем вы запутали студента? Или вы сами недостаточно знаете предмет?» – Юра закурил и затянулся.

– А дальше? – спросил я.

– А дальше эта психопатка идет к окну, отодвигает кактус, открывает створку…

– И что?

– И всё, – сказал Юра. – Десятый этаж всё-таки. Белый снег, кровь, ужас.

– Господи, – я неизвестно почему перекрестился.

Юра покосился на меня и продолжал:

– Все кричат, галдят, звонят в скорую, бегут вниз. А внизу ничего. Гладкий газон и чистый снежок. Кругом люди ходят. Их спрашивают: вы видели, женщина из окна бросилась? Нет, отвечают, вы что, с ума сошли? Милиция приехала, опросила. И вот что интересно, старик: все, кто был наверху, видели. Все, кто гулял внизу, нет.