Джозеф Антон. Мемуары - Ахмед Салман Рушди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В охраняющих культурный центр полицейских летели камни и куски кирпича, из толпы выкрикивали про американских собак и про повесить Салмана Рушди. Ни то ни другое не объясняет поведения полиции, которая открыла огонь по демонстрантам, но не смогла предотвратить их проникновения на территорию охраняемого объекта. В момент, когда был ранен первый человек, история приняла принципиально новый оборот. В ход пошли автоматы и помповые ружья, противостояние продолжалось три часа, но, несмотря на огневую мощь обороняющихся, несколько человек забрались на крышу здания, а перед ним тем временем жгли американский флаг, чучела абстрактного янки и конкретного зловредного писателя. В любой другой день он с удовольствием вообразил бы себе фабрику, выпускающую те тысячи американских флагов, которые ежегодно сжигаются по всему миру. Но в тот день было бы дико думать о пустяках. И на то была одна причина.
В беспорядках погибли пять человек.
Рушди, ты труп, скандировала толпа, и тут ему впервые пришло в голову, что, может быть, эти люди и правы. Насилие породило насилие. Назавтра беспорядки вспыхнули в Кашмире – в дорогом его сердцу Кашмире, на родине его семьи, – и в ходе их погиб еще один человек.
Ибо кровь за кровь[65], подумал он.
В комнате, куда почти не проникает свет, лежит смертельно больной старец. Рядом сын, он рассказывает старцу, что в Индии и Пакистане убивают мусульман. И виной тому одна книга, говорит сын старику, книга, в которой хулится ислам.
Несколько часов спустя сын заявляется в студию иранского телевидения, у него с собой документ. Обычно фетва – постановление духовного авторитета – бывает оформлена по правилам, с подписями и печатями, а здесь – просто страничка с машинописным текстом. Официального документа, если даже таковой существовал, никто никогда не видел, но сын смертельно больного старца настаивает: такова воля его отца. Спорить с ним никто не берется. Страничку вручают ведущему новостей, и он зачитывает ее в эфире.
Весь мир отмечает День святого Валентина.
III. Год Зеро
Фамилия сотрудника Особого отдела была Уилсон, фамилия сотрудника разведывательной службы – Уилтон, и оба откликались на имя Уилл. Уилл Уилсон и Уилл Уилтон – словно пара комиков в мюзик-холле, только вот день не очень-то располагал к смеху. Они сообщили, что, поскольку угроза ему оценивается как чрезвычайно серьезная – “уровень два”, то есть его положение считается в целом более опасным, нежели чье бы то ни было в стране, за исключением разве что королевы, – и исходит от иностранной державы, он имеет право на защиту со стороны британского государства. Защита была официально предложена ему – и принята. Ему будут приданы два телохранителя, два шофера и две машины. Вторая машина – на случай, если первая выйдет из строя. Его проинформировали, что из-за необычности задания и непредсказуемости сопряженного с ним риска все, кто будет его защищать, – добровольцы. Никто из них не будет исполнять эту работу против своего желания. Ему представили первую пару телохранителей – их звали Стэнли Долл и Бен Уинтерс. Стэнли слыл одним из лучших теннисистов во всей полиции. Бенни, один из немногих чернокожих сотрудников Особого отдела, был одет в шикарную куртку из дубленой кожи. Оба – потрясающе красивые парни, и, конечно, при оружии. В Особом служили лучшие из лучших, элита лондонской полиции, настоящие Джеймсы Бонды. Он никогда раньше не сводил знакомство с теми, у кого была лицензия на убийство, – а теперь Стэн и Бенни имели лицензию на убийство ради его безопасности.
Пистолеты у них были прикреплены сзади к брючным ремням. Американские детективы держат их в кобурах под куртками, но, как продемонстрировали Стэн и Бенни, американский способ хуже: когда выхватываешь пистолет из такой кобуры, он, прежде чем будет наведен на цель, должен описать дугу градусов в девяносто. Риск выстрелить чуть раньше или позже и попасть не в того человека довольно велик. А когда поднимаешь оружие от бедра, ствол идет к цели снизу вверх и точность оказывается выше. Зато есть другая опасность. Нажмешь курок слишком рано – прострелишь себе ягодицу.
В отношении текущих событий Бенни и Стэн постарались его подбодрить.
– Непозволительно, – сказал Стэн. – Угрожать британскому гражданину. Недопустимо. За это возьмутся и утрясут. Вам просто надо пересидеть пару дней, пока политики не утрясут это дело.
– Домой, конечно, вам нельзя, – рассуждал Бенни. – Этот вариант отпадает. Может, есть какое-нибудь место, куда бы вы хотели прокатиться на несколько деньков?
– Выберите какой-нибудь приятный уголок, – предложил Стэн, – махнем туда, чуток побудем, а там, глядишь, вас и помилуют.
Ему хотелось верить их оптимистичным прогнозам. Может быть, Котсуолдс[66], сказал он. Куда-нибудь в край пологих холмов и городков с домами из золотистого камня, запечатленный на множестве открыток. В деревне Бродуэй там, он знал, есть знаменитая сельская гостиница “Герб Лайгонов”. У него не раз возникало желание поехать туда на уик-энд, но все как-то не получалось. Годится ли “Герб Лайгонов”? Стэн и Бенни переглянулись, без слов обменялись мнениями. – Почему бы и нет? – сказал Стэн. – Надо выяснить, что там и как.
Большую часть дня они с Мэриан провели в полуподвальной квартире на Лонсдейл-сквер, 38. Бенни оставался с ними, Стэн поехал “выяснять, что там и как”. Прежде чем залечь на дно, ему хочется, сказал он охранникам, опять встретиться с сыном, и еще он хотел бы повидаться с сестрой; они предупредили его, что в этих местах его как раз и могут поджидать злоумышленники, но все же согласились “это устроить”. Когда стемнело, его повезли на Берма-роуд в бронированном “ягуаре”. Из-за очень толстой брони расстояние между головой и потолком было тут гораздо меньше, чем обычно. Долговязым политикам вроде Дугласа Херда было страшно неудобно ездить в таких машинах. Тяжеленные двери могли нанести человеку серьезную травму, если захлопывались неожиданно. Если машина стояла на склоне,
