Эхо Непрядвы - Владимир Возовиков

— Ну-ка, Иван Семеныч, вели холопам отъехать — важнецкий разговор будет.

— Чего тебе? — Боярин зло сверкнул глазом, задрал бороду.

— Скажу лишь наедине, на пользу те пойдет.

Морозов хмыкнул, но, видно, было что-то в лице и голосе Тупика такое, от чего нельзя отмахнуться. Дал знак своим отъехать. Тупик наклонился к нему.

— Ты о моих сакмагонах слыхал, Иван Семеныч?

— И што же оне, твои сакмагоны?

— Так вот, за мной их теперь сотня.

— Эка силища! — усмехнулся боярин. — Моя дружина небось в тыщу станет, да не хвалюсь.

— Твою тыщу долго собирать, Иван Семеныч, и не годится она против сотни порубежников. Так вот знай: коли еще раз твои душегубы за мной увяжутся, терем твой боярский обратится в головешки, тебе же, Иван Семеныч, башку сшибут. Уж это непременно.

— Што брешешь, кобель? — Боярин отшатнулся. — Ты чего намекаешь? Ты как смеешь грозить мне, великому боярину?

— Смею, Иван Семеныч. И все ты понимаешь не хуже меня.

Тупик поворотил Орлика и поскакал со своими в город. Ждал, что Морозов снова нажалуется государю, но тот смолчал, и Васька понял: угроза попала в цель, так и надо действовать в паучьем гнезде бояр. Да покрепче держаться за своих. Жаль, далеко сидит Хасан. Ведь вот Хасан наполовину татарин, а ближе он Тупику, чем русский Морозов. И нет уже рядом ни Климента Полянина, ни Родивона Ржевского, ни старых рубак Никиты Чекана и Ивана Копье, ни Гришки Капустина, ни Семена Мелика — полегли в Куликовской битве. Будь они рядом теперь в княжеской дружине, славные воины, повязанные с Васькой кровью, пролитой в сечах, разве посмел бы кто-то из великих бояр принародно говорить непотребное о молодом сотском, тем более — подсылать к нему убийц?

Снова вспомнились глаза Дарьи в час прощания, вина перед нею и жалость точили душу. Восемнадцать ей вот-вот стукнет. Надо в Коломне раздобыть хороший подарок, там торжище богатое, знаменитых мастеров и мастериц немало. И Насте бы — тоже…

— Ты чего загрустил? — Хасан толкнул Тупика в стремя. — Женку вспомнил?

— Вспомнил. Ты-то, князь, когда женишься? Пора, чай. Аль вотчиннику и ни к чему женитьба? — Тупик вдруг ощутил, как жар снова заливает лицо.

— Вотчиннику, брат, как раз без жены нельзя. Ты-то небось поторопился. И я понял: хозяйка нужна, без хозяйки худо, бабы — вторая половина вотчины. Скоро женюсь, брат.

— Неуж! И невеста есть?

— Есть, боярин. Да ты видал ее.

Поймав удивленный взгляд Тупика, спросил:

— Помнишь, Мамай тебя допрашивал, при всей свите, а ты на дочь его таращился, как мне сказывали?

— Уж и таращился! — Тупик смутился.

— Красивая девка, — засмеялся Хасан. — Думал я — она умерла, но нет, живая. Ныне у меня, в Городце живет. Княжна Надежда — так ее теперь зовут.

Тупик неверяще смотрел на друга.

— Да, живая… Ваш лекарь бабку прислал, на ноги поставила она княжну…

В следующий полдень на высоком прибрежном холме в широкой излучине Оки открылся дубовый острожек. Над узкими башнями стены высился восьмигранный купол деревянной церкви. Недавно прошел легкий летний дождь, и в полуденных лучах чешуйчатый купол матово поблескивал.

— Гляди-ко! — удивился Мишка Дыбок. — Богато живут, церковь серебром покрыли.

Хасан засмеялся, молчальник Микула пояснил:

— То осиновый лемех. Он мокрый серебром зеет.

— А-а, — разочарованно протянул Дыбок. — Я когда впервой попал в Москву, тож вот так обманулся. Даже под церквей стоял в ветер — авось одну плашку скинет, в ей, думаю, поди-ка, цела гривна.

Воины расхохотались.

— Жаден ты, Мишка, не по годам. То не к добру.

— Я, было, велел перекрыть церковь медью, — заговорил Хасан, — да мало ее у нас, на другое требуется. И красоты жаль.

— С чего бы перекрывать, князь?

— Не одного Мишку осиновый лемех обмануть может. Разные люди тут проходят. Иной подумает: раз на крыше столько серебра, сколько ж его в ризнице да в сундуках у нас? Вести далеко разносятся, иной мурза соблазнится да набежит с сильным отрядом.

— Тебя, князь, врасплох не застанешь.

— Как сказать! Да мы сможем быстро собрать сотню воинов, а коли нападет с полтысячи?

Всадников заметили со стены, подали сигнал. На ближних полях засуетились мужики и бабы, от речки к воротам погнали стадо. Двое всадников помчались вперед, сигналя поднятыми значками, люди разом успокоились, вернулись к работам.

— Пугливый у вас народец, — заметил Тупик.

— Осторожный. Тохтамыш — скрытный хан, опасный. Я не знаю, есть ли в его Орде московские доброхоты. Он ведь пришел издалека, с моря Хорезмийского. Димитрию надо хорошо следить за этим врагом. Сейчас мои люди ищут путь в его стан.

— Откуда же у тебя сотня воинов в Городце, коли своих по всей Орде разослал? И чем ты их кормишь?

— Сотня — с мужиками. А кормиться здесь нетрудно, если ты хороший охотник. Я разрешаю бить зверя, сколько требуется. Мы пригнали много скота из Орды, часть его я раздал на расплод. В Оке и мещерских озерах рыбу можно черпать даже ситом. Мед, грибы, ягоды и орехи — тоже корм. Вот хлеба пока мало. Гороху, проса и репы тоже не хватает, а без них русским и мещере трудно. Мужиков я поэтому стараюсь держать на земле, иные из татар пашут и сеют, когда не на службе. Два года мира, и мы заживем хорошо. А воинов не я один привел сюда. Не удивляйся, когда увидишь.

Отряд перешел мелкую протоку, на вытоптанной поляне перед крепостцой его встретили трое. Знакомое почудилось Тупику в фигуре плечистого воина, одетого в синий халат с серебряным знаком воинского начальника на плече. Широкоскулое каменное лицо, отвислые монгольские усы, холодный взгляд из-под железного шишака. Тупик осадил коня, рука сама посунулась к мечу. Воин коротким поклоном приветствовал их.

— Сотник Авдул?

Хасан перевел прищуренный взгляд с Авдула на Тупика:

— Он не сотник. Он тысяцкий — воевода крепости и удела. Не правда ли, боярин, в каждом городе должен быть тысяцкий?

— В Москве его нет, — ответил Тупик, еще не зная, как держать себя с бывшим врагом.

— В Москве есть великий князь и там много достойных воевод. А нам без тысяцкого не обойтись.

Авдул с непроницаемым лицом сделал приглашающий жест. Тупик смотрел на его широкую, жесткую ладонь со смешанным чувством изумления и настороженности: не эта ли самая рука наводила в грудь его отточенное копье, заносила над ним дамасский клинок в смертной сшибке конных дозоров!

С беспокойными мыслями въехал Тупик в острог через узкие ворота. Бревна в стенах обмазаны цепкой спекшейся глиной — от огня, у бойниц виднелись пороки и баллисты — острожек жил постоянно готовым к отражению набега. Внутри вдоль стен тянулись конюшни, навесы для скота, близ стен стояли амбары, клети, виднелись крыши холодных погребов, ближе к середине крепостцы теснились жилые избы для семейных воинов и выделялся длинный, похожий на караван-сарай дом для холостых. К церкви примыкал большой дом князя. Бревна многих строений еще не успели почернеть и пахли смолой, сияли слюдяные окна княжеского терема и лемех церковного купола — острожек казался молодым и нарядным. Многие избы пустовали. Подъезжая к Городцу, Тупик видел в пойме юрты татар, летом они лучше чувствовали себя в кочевых ставках и, даже оценив преимущества оседлой жизни, отдавали дань привычному быту. Наверное, им трудно привыкать к недвижным жилищам, особенно в летнюю пору, когда и оседлого человека охватывает древняя тоска по бескрайним зеленым далям.

Конюх-татарин с многочисленными помощниками-мальчишками принял усталых лошадей, их с веселым шумом и гамом погнали к реке. Воины окружили колодец, наполнив большую деревянную колоду, смывали пот и пыль. В длинной избе слуги накрывали стол на всех. Дворский из русских наконец позвал в трапезную. Она была устроена просто: стол четырехугольным кольцом тянулся вдоль стен, в середине — свободная площадка, на которую во время пиров выходили потешники, сказители и певцы, а то и сами участники пира. Слуги из молодых воинов расставили казаны с мясом, глиняные миски с горячим хлебовом, сулеи с крепким медовым вином, бурдюки с кумысом. В железных и медных тазах лежали жареная рыба, пареная репа, грудами на столе — зеленый лук и чеснок. Ложек не было, воины носили их за голенищами сапог. Что смутило Тупика — ни в одном углу трапезной — ни образка. Хасан, перехватив ищущий Васькин взгляд, тихо сказал:

— Прости, брат, но здесь не все христиане. Пусть каждый молится своему богу молчком.

Тупик прошел с хозяином во главу стола. С минуту постояли — христиане, мусульмане, язычники. Рука сама тянулась ко лбу, но Тупик не дал ей воли, лишь про себя произнес короткую молитву. Хасан, словно уловив ее скончание, кивнул и сел на лавку. Тупик заметил, как некоторые, садясь, успели обмахнуться крестом.

Ели молча. Русские запивали сытную еду квасом из сулеек и лагунков, выставленных по всему столу, татары — кумысом. Под конец стали угощать друг друга. Хасан наконец разрешил налить вина, потом встал: