Розы и хризантемы - Светлана Шенбрунн

— О да, разумеется! Как не радоваться… Ты всегда хочешь, как лучше. Благими намереньями ад вымощен.

Тетя Настя проходит по коридору и заглядывает в нашу комнату.

— Не стой на пороге, закрой дверь! — говорит мама. — Еще долго терпел, надо заметить. Другой бы на следующий день выгнал. Я, между прочим, с самого начала ни одной минуты не сомневалась, что тем все и кончится.

— Тут, Ниноленьки, мои вещи… — Бабушка переволакивает через порог свою кошелку.

— Не знаю, — говорит мама. — Если тебя еще не выписали от нас… Что это — матрас? Верно, уже превратился в ком грязи.

Бабушка затаскивает матрас на сундук и принимается стелить себе.

— Подожди, я прежде посмотрю, нет ли клопов. Не хватает только, чтобы ты нанесла мне всякой гадости. Невеста! Уж лучше бы сидела тихо и не смешила народ.

— А счастье было так возможно, так близко… — вздыхает папа, вставляя в машинку чистый лист бумаги.

— Разумеется, вернулась, — сообщает мама Елизавете Николаевне на кухне. — Я ничего другого и не ожидала. Медовый месяц оказался недолог. Супруг потребовал, чтобы женушка варила суп, и любовь растаяла как дым. Как майский снег!

У всех девочек есть ластик. Только у меня нету. Мама говорит, что я прекрасно обойдусь и так. Непроливашку она мне в конце концов купила — Марья Трофимовна специально вызывала ее в школу, и она купила, а ластик точно не купит. Света Васильева потеряла свой ластик, и ей сразу купили новый. Если бы у меня был ластик, я бы ни за что его не потеряла. Интересно, кто нашел тот ластик, который Света потеряла? А вдруг я найду какой-нибудь ластик? Кто-нибудь потеряет, а я найду. Иногда у нас в классе случается, что у кого-нибудь ластик падает на пол. Но это не считается, нельзя поднять его и забрать себе, нужно спросить, чей он. А на улице можно взять себе. Я однажды нашла на улице тридцать рублей. Мы с мамой шли по Башиловке, и я вдруг увидела, что возле дерева валяются деньги. А мама ничего не заметила. Если бы я не показала ей, она бы так и прошла мимо.

А еще один раз мы с ней нашли кусочек вареного мяса. Возле нашего подъезда. Завернули за угол и увидели на снегу кусочек мяса. Наверно, кто-нибудь положил за окошко на мороз, чтобы не испортилось, а оно свалилось. Вареное мясо очень вкусное.

Надя Найденова всегда кладет свой ластик на самый краешек парты. Она плохо слышит и поэтому сидит на первой парте — перед столом Марьи Трофимовны. Я всегда смотрю на Надин ластик, когда выхожу из класса. Такой хорошенький новенький ластик… Если чуть-чуть, самую капельку, протянуть руку, можно дотронуться до него. Как будто нечаянно. Марья Трофимовна редко выходит из класса, но, когда она смотрит в журнал, она ничего не замечает. Она вообще не очень хорошо видит. Нужно только дождаться, чтобы все девочки вышли. Я и так почти всегда выхожу из класса последняя. Нужно пройти поближе к Надиной парте. Как будто чуть-чуть стукнуться об парту и взмахнуть рукой. Вот так…

Я взмахиваю рукой, дотрагиваюсь до ластика и смотрю на Марью Трофимовну. Нет, она не подымает глаз от журнала. Ластик у меня в ладони. Я опускаю руку в карман фартука. Потом перепрячу его куда-нибудь в другое место, а пока пускай полежит тут.

Надя возвращается в класс. Я боюсь, что она начнет искать ластик, но она даже не вспоминает про него. Только когда кончаются уроки, она спохватывается и принимается заглядывать под парту.

— Ты чего потеряла? — спрашивает Валя Красненькова.

— Ластик, — говорит Надя.

— А может, ты его дома забыла?

— Может… — соглашается Надя.

У меня есть ластик! И никто ни о чем не догадывается…

Я дожидаюсь, пока мама выйдет из комнаты, беру папину бритву и обрезаю ластик по углам. Папа куда-то уехал, а бабушке все равно, что я делаю. Теперь никто не узнает, что это Надин ластик. Даже сама Надя нипочем не признает его. Теперь это мой ластик. Мой! Положу его пока в карман пальто. Если мама спросит, скажу, что нашла на улице. Нашла, и все. Завтра не стану доставать его в классе. И послезавтра тоже. А то могут удивиться: у Нади пропал ластик, а у меня вдруг объявился. Нет, обожду несколько дней, а потом уже вытащу его.

— Что это такое? Откуда это? — спрашивает мама, ощупывая мой карман.

— Это? — говорю я. — Ластик…

— Что?! Я тебя, кажется, предупреждала: чтоб я не слышала этих мерзких слов! Нужно говорить: старательная резинка. И попробуй мне еще раз произнести этот свой «ластик», я с тебя всю шкуру спущу, так и знай! Мерзавка! Сколько ни говоришь, все как об стенку горох.

Марья Трофимовна не разрешает стирать в тетрадках, только в альбоме, но девочки все равно стирают. Если тереть аккуратненько, она не замечает. Главное, чтобы бумага не сделалась слишком тонкой, иначе на свет будет видно. Нельзя торопиться, нужно тереть чуть-чуть, легонечко, едва касаясь листа.

Марьи Трофимовны нет в классе. Я стираю ошибку — лишний крючочек, нужно было написать «о», а я написала «а». Девочки стоят вокруг и смотрят, как у меня получается. Чтобы бумага осталась такой, как прежде, нужно загладить шершавое место ногтем.

— Ты промокашку подложи, — советует Надя. Белые кудряшки почти касаются моего лица. — Промокашку подложи, будет лучше.

— Может, это у тебя руки грязные, — говорю я громко (она ведь плохо слышит, чтобы она услышала, нужно говорить громко), — а у меня чистые!

Надя смотрит на меня с удивлением — как будто не верит, что правильно расслышала, — ничего не говорит и отходит.

Любая другая девочка на ее месте ответила бы, хотя бы сказала: «У меня тоже чистые», а она ничего.

— Она правильно сказала, — говорит Инна, — нужно тереть через промокашку, а то будет блестеть.

Я знаю, что правильно. Я знаю! Надя самая тихая, самая незаметная девочка в классе. Ни к кому не пристает, ни с кем не ссорится. Зачем мне потребовалось обидеть ее? Может, из-за ластика? Я ведь никогда никому так не отвечала… А вдруг Надя знает, что это ее ластик? Знает, но не говорит…

Я встаю — как будто хочу выйти из класса, — беру ластик и незаметно бросаю Наде под парту. Пускай думает, что он все время лежал там.

На следующий день я прихожу в школу и вижу свой ластик. Наш с Надей ластик. Он лежит у меня на парте. Кто-то подобрал его и положил на край моей парты. Но я все равно больше не возьму его. Ни за что не возьму. Пойду домой и по дороге выброшу. Пускай кто-нибудь найдет его. Кто хочет, пусть найдет.

Кто-то стучит в дверь.

— Пришли! — сообщает бабушка.

— Можно подумать, что я без тебя не слышу, — бурчит мама. — Да-да!

Никто не входит.

— Да-да, заходите! — повторяет мама погромче.

Дверь потихоньку открывается, на пороге стоит девушка в белом вязаном берете.

— Я вас слушаю, — говорит мама.

— Мне сказали, вы ищете… — Девушка потихоньку оглядывает комнату и нас с бабушкой. — Чтобы по хозяйству помогать…

— А, да, — кивает мама. — Это вас Дуся прислала?

— Уж не знаю, как ее звать. Которая возле дверей сидит. Я спросила, говорю, может, тут кому требуется? А она говорит: в семнадцатую квартиру иди, там спрашивали. Вот я, значит, и пришла.

— Да, очень хорошо, — говорит мама. — Да вы присаживайтесь.

— Я постою, — смущается девушка.

— Зачем же стоять, когда можно сесть? Присаживайтесь, присаживайтесь. Как говорится, без церемоний. Я терпеть не могу, когда церемонятся.

Девушка присаживается на кончик стула.

— Вы сама откуда? — спрашивает мама.

— Я в Боткинской работаю, санитаркой, — рассказывает девушка. — И живу там же — в общежитии.

— Да вы расстегнитесь, а то запаритесь.

Наверно, чтобы не огорчать маму и не церемониться, девушка расстегивает пуговицы на пальто. Она очень хорошенькая: личико белое, а носик тоненький, как запятая у меня в прописях — только хвостиком вверх.

— Так я через день работаю, — говорит девушка, — а через день тогда к вам буду…

— Сколько же вы хотите? — спрашивает мама.

— Ой, я не знаю… — Она опускает глаза — опять стесняется.

— Что значит не знаете? Ваша работа, значит, вам и говорить.

— А что делать-то?

— Ну, прежде всего, конечно, стирка, — перечисляет мама. — Постирать, погладить… Ну, что еще? Посуду вымыть, убрать, пыль протереть. Иногда окна помыть. Готовлю я сама, но если нужно — картошку почистить, мясо прокрутить… В общем, все, что потребуется. Так сколько же?

Девушка молчит.

— Кстати, скажите, как вас зовут, — говорит мама.

— Надей.

— Так вот, Наденька, не надо мяться и не надо жеманиться, назовите, сколько вы предполагаете, и покончим с этим делом.

— Я не знаю, — повторяет девушка. — Вы уж сами положите…

— Нет, нет, — отказывается мама. — Я не хочу, чтобы потом были какие-то обиды. Вы назовите цену, а я скажу, подходит мне это или нет.