По тонкому льду - Георгий Михайлович Брянцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Какова цена этому договору, — заключил Кочергин, — покажет будущее.
Для семьи день моего приезда превратился в праздник. Из дому я обзвонил всех друзей: Фомичева, Хоботова, Варю, Оксану. Кстати, она сообщила мне приятную и радостную весть: неделю назад ее отца освободили из-под стражи, полностью реабилитировали и восстановили на прежней работе.
— Значит, есть правда на земле! — заключила она.
Да, дорогая Оксана, правда есть!
До Дим-Димыча дозвониться не удалось. Он работал в мастерской по ремонту радиоприемников где-то на окраине города, и надо было преодолевать неповоротливость двух коммутаторов. Варя заверила меня, что съездит к нему.
Звонили и мне — и кто! Только подумать — Безродный!
— Ты, Андрей? — услышал я в трубке. — Сейчас подъеду. Не возражаешь?
— Что ты? Ради бога! Жду.
Геннадий решил меня проведать. В его голосе звучали те старые дружеские нотки, от которых я давно отвык. Неужели урок, преподанный тайным голосованием, пошел ему впрок? Что ж… надо только радоваться.
Геннадий приехал через четверть часа, расцеловал меня, и мне почудилось, что снова вернулась прежняя дружба.
Но почудилось лишь на минуту. Когда Геннадий сел в качалку и оглядел меня, в глазах его мелькнуло что-то холодное, отчужденное.
— Ну, вояка, рассказывай, как сражался. Нанюхался пороха? — обратился он ко мне с улыбкой.
По простоте душевной я начал делиться с ним своими впечатлениями, и вдруг на самом, как говорится, интересном месте Геннадий прервал меня:
— Ты знаешь, моего тестя выпустили!
«Тестя! — подумал я. — Какой же он теперь тебе тесть?» Но кивком головы подтвердил, что новость мне уже известна.
Геннадий опустил глаза и стал внимательно рассматривать ногти на руке.
Я умолк. Казалось, после долгой разлуки нам можно было переговорить о многом, но разговор не клеился. Геннадий стал вдруг скованным, застенчивым.
Он держал себя так, словно не имел права находиться в моем доме. Пришлось поддерживать разговор мне. Я говорил о погоде, о том, что пора начать ремонт квартиры, что перегорела лампа в приемнике, об урожае яблок… Геннадий прервал меня вторично.
— У меня к тебе… просьба, — нерешительно, не особенно связно и не глядя мне в глаза, сказал он. — Я много думал… Ты смог бы переговорить с Оксаной?
— С Оксаной? — переспросил я удивленно.
— Ну да…
— О чем?
Геннадий похрустел пальцами, выдержал паузу:
— Понимаешь, в чем дело… Теперь ничто не мешает нам снова быть вместе. Семья остается семьей. Она одна мучается с дочкой, а тут еще моя драгоценная мамаша к ней прилепилась. Да и мне не того… не особенно весело. Но у Оксаны характер… А с тобой она считается.
Я слушал и чувствовал, как внутри у меня что-то с болью переворачивается. «Ничто не мешает снова быть вместе!» Как это понимать? А что мешало? Арест отца Оксаны? Неужели Димка был прав в своих подозрениях?
Мне припомнилась недавняя история с разводом, наделавшая много шума и вызвавшая столько кривотолков. Но какой же идиот Геннадий! Одной фразой он выдал себя с головой.
Я спросил:
— А что мешало раньше?
— Хм… Ты прекрасно знаешь — Брагин… Я думал, что у них что-то серьезное, а теперь вижу — был не прав.
Нет, он не идиот. Я сделал преждевременный вывод и ошибся. Возможно, ошибся и Геннадий, но вовремя поправился.
— Оксана к тебе не вернется, — заявил я уверенно.
— Почему?
— Есть обиды, которые не прощаются даже близким людям.
— Но ты можешь поговорить с нею? — гнул свое Геннадий.
— Могу, но не хочу, — твердо ответил я. — Из уважения к Оксане и к самому себе — не хочу.
Геннадий изменился в лице. Оно стало обычным, равнодушно-злым.
Несколько минут длилось неловкое молчание, потом он посмотрел на часы, поднялся.
— Пора идти. Работа не ждет.
«Какой же подлец сидит в тебе!» — подумал я, провожая взглядом уходившего Безродного.
И не успела за ним закрыться дворовая калитка, как в комнату влетел Дим-Димыч.
— Ага! Решил появиться инкогнито! Здорово! — воскликнул он, заключая меня в объятия. — Спасибо за гроши! Выручил ты меня, брат. Дырки есть на тебе? Все сошло благополучно? Да ты все такой же! Бери, закуривай.
Друг забросал меня вопросами, и я едва успевал отвечать. Его интересовало все. Буквально все: какие части были у японцев, сколько их, каковы их танки, пушки, пулеметы, сдаются ли они в плен, почему эта «волынка» затянулась на три месяца, как дрались монголы, как показала себя наша авиация.
Потом, верный своей привычке, он резко переключил разговор и спросил:
— Безродный у тебя был?
Я подтвердил.
— Вербовал тебя в парламентеры?
— А ты откуда знаешь?
— Догадываюсь. Не ты первый. Он и Хоботова обрабатывал.
— Вот оно что…
Димка расхохотался. Он смеялся, как и прежде: громко, искренне, заразительно. И изменился мало: разве что похудел немного.
— Почему ты не встретил меня в Москве? — спросил я.
— Прости, Андрей. Не по моей вине вышло. Плавский виноват.
— Постой-постой, — прервал я друга. — Тот Плавский?
— Ну да.
И Дим-Димыч рассказал. В Москве в день приезда он столкнулся с Плавским. Тот затащил его к себе и предложил воспользоваться своей квартирой. Более удобное жилье трудно было найти. Через несколько дней произошло событие, имевшее немалое значение для органов госбезопасности. На Тверском бульваре Плавский увидел «эмку» и признал в человеке, сидевшем рядом с шофером, «сослуживца» своей покойной жены.
Плавский не растерялся: остановил первую попавшуюся машину и на ней бросился вдогонку. У станции метро «Дворец
