Песня любви - Сьюзен Хаувотч

Все хрупкие надежды, что братья станут ее бить хотя бы не изо всех сил, растаяли, когда Джорджина увидела, как те на нее надвигаются. Выскользнув из объятий Бойда, она подтащила его к Дрю, так что те оказались стоящими плечом друг к другу и, здраво оценив обстановку, спряталась за их спинами.

Выглянув из-за плеча Бойда, что было непросто, поскольку он, как и Томас, был ростом почти в шесть футов, хотя и на полголовы ниже Дрю, Джорджина крикнула вначале Клинтону:

—Я могу все объяснить!

А затем Уоррену:

—Я действительно могу!

Когда же это на них не подействовало и они, каждый со своей стороны, обогнули ее баррикаду, она протиснулась между Бойдом и Дрю и прямиком ринулась к письменному столу Клинтона, укрывшись за ним. Она, правда, вспомнила, что не так давно письменный стол не смог спасти ее от другого человека, гнавшегося за ней. Похоже, однако, что, убежав от их рук, она лишь еще сильнее разозлила Клинтона и Уоррена. Но и сама вспыхнула, увидев, как, схватив Уоррена за плечо, Дрю попытался удержать его от преследования ее и тут же с трудом увернулся от удара.

—Будьте вы оба прокляты, вы несправедливо...

—Заткнись, Джорджи! — проревел Уоррен.

—Не будет этого. Пока здесь Клинтон, я не должна отчитываться перед тобой, Уоррен Эндерсон. Так что лучше бы ты оставался там, где стоишь, иначе я... — Она взяла в руки первую попавшуюся вещь, — я садану тебя по башке.

Он действительно замер — от удивления ли от ее невиданной прежде строптивости в отношении него, либо от серьезности угрозы размозжить ему голову, ей это было неясно. И Клинтон тоже замер. Судя по всему, оба они были встревожены.

—Поставь вазу на место, Джорджи, — очень мягко произнес Клинтон. — Это слишком ценная вещь, чтобы разбивать ее о голову Уоррена.

—Он бы так не считал, — с отвращением процедила она.

—В сущности, — столь же мягко выдавил Уоррен, — я тоже так думаю.

—Господи Боже, Джорджи, — раздался голос Бойда. — Ты сама не понимаешь, что у тебя в руках. Послушай Клинтона, хорошо?

Дрю окинул взглядом побледневшего младшего брата, две застывшие перед ним спины, видневшуюся из-за них фигурку младшей сестры, все еще державшей в руке свое оружие — вазу, о которой шла речь. И внезапно покатился со смеху.

—Ты добилась своего, Джорджи, моя малышка, черт меня возьми, если это не так, — ликующе воскликнул он.

Она едва удостоила его взглядом.

—Я не в том настроении, чтобы оценить твой юмор, Дрю, — проговорила она, затем добавила: — Чего же это я добилась?

—Привела их в чувство, вот что. Теперь-то они наверняка тебя станут слушать.

Она вопросительно взглянула на самого старшего брата.

—Это так, Клинтон?

Тот обдумывал, какой подход избрать в разговоре с ней: жесткий нажим или мягкие уговоры, однако все решило непрошеное вмешательство Дрю.

—Я готов тебя выслушать, да, готов, если ты...

—Никаких «если», — отрубила она. — «Да» или...

—Чтоб тебя, Джорджина! — взорвался в конце концов Уоррен. — Отдашь ты мне эту...

—Закрой пасть, Уоррен, — прошипел Клинтон, — прежде чем ты ее так напугаешь, что она швырнет ее. — А затем обратился к сестре: — Успокойся, Джорджи, ты даже не понимаешь, что схватила.

Она посмотрела на вазу, которую все еще держала в воздухе. У нее даже вырвался вздох — подобной красоты ей видеть не доводилось. Ваза была из очень тонкого, почти прозрачного фарфора, золотом и белой краской на ней была изображена во всех деталях сценка из жизни Востока. Теперь ей стала ясна ее ценность, и она инстинктивно уже собралась поставить на место прекрасное старинное изделие, чтобы случайно не уронить его.

Она уже почти что это сделала, осторожно поставив вазу и опасаясь, что даже дыхание может поломать это хрупкое изделие. Однако последовавший всеобщий вздох облегчения заставил ее в следующий миг передумать.

Приподняв одну бровь — точная имитация того, что прежде ее так бесило в одном английском капитане, — она поинтересовалась у Клинтона.

—Ценная, говоришь?

Бойд застонал. Уоррен отвернулся, надеясь, что она не услышит его брани, хотя до нее доносилось каждое слово — так он орал. Дрю просто хмыкнул, в то время как Клинтон вновь пришел в ярость.

—Это шантаж, Джорджина, — процедил Клинтон сквозь стиснутые зубы.

—Вовсе нет. Скорее, самосохранение. К тому же, я еще не закончила любоваться этой...

—Понятно, сестренка. Вероятно, нам всем следует сесть, а ты сможешь держать вазу у себя на коленях.

—Прекрасно.

Делая это предложение, Клинтон не ожидал, что она займет его место за письменным столом. Когда он увидел, что она именно так и поступила, то побагровел, и взгляд его стал еще более озлобленным. Джорджина отдавала себе отчет, что играет с огнем, однако это так захватывало — поставить своих братьев в такое небывалое положение. Теперь она могла держать эту вазу, вокруг которой возникло столько волнений, в своих руках сколько вздумается.

—Не соблаговолите ли вы сообщить мне, отчего так злы на меня? Я всего лишь...

—Англия! — воскликнул Бойд. — Из всех стран избрать именно ее, Джорджи! Там гнездится дьявол, и тебе это прекрасно известно.

—Столь ужасным это место не...

—И одна! — указал Клинтон. — Ты отправилась совсем одна, Господи Боже! Где была твоя голова?

—Со мной был Мак.

—Он тебе не брат.

—Ну прекрати, Клинтон, ты знаешь, что всем нам он как отец.

—Но когда речь о тебе заходит, он вовсе тает. Он тебе позволяет на голову себе садиться.

Отрицать подобное утверждение ей было трудновато, и они об этом знали. Ее щеки залило краской, особенно когда ей пришло на ум, что она никогда бы не утратила своей добродетели, не позволила бы какому-то негодяю англичанину наподобие Джеймса Мэлори взять в плен свое сердце, будь рядом с ней вместо Мака один из братьев. Ей бы никогда и не встретиться с Джеймсом, не испытать всего этого блаженства. Или всего этого ада. И под сердцем не носила бы она теперь ребенка, способного вызвать такой скандал, равного которому Бриджпорт не знал. Но было столь бессмысленно думать о всех этих «если бы». И если честно сказать, она бы не взялась утверждать, что хотела бы, чтобы все произошло иначе.

—Возможно, я поступила немного излишне импульсивно...

—Немного! — вступил вновь Уоррен, ни на йоту не остыв.

—Хорошо, очень импульсивно. Но разве не играет роли, что мною руководило, когда я решила ехать?

—Абсолютно не играет!

А Клинтон к этому еще добавил:

—Никакие объяснения не заставят нас примириться с тем, что нам пришлось из-за тебя пережить и перечувствовать. Это непростительно, эгоистично...