Растревоженный эфир - Ирвин Шоу

От этого парня ничего ждать не приходится, думал Арчер, холодно глядя на молодого человека. По крайней мере в течение ближайших десяти лет.

— «Самец» — хорошая пьеса, — услышал Арчер густой баритон Барбанте, перекрывший остальные голоса, — но лживая.

Слово это заставило остальных замолчать и повернуться к сценаристу. Барбанте откинулся на спинку стула, его смуглые ручки играли с кистью скатерти. Он улыбнулся, чуть прикрыв глаза, опушенные густыми ресницами, показывая тем самым, что внимание аудитории для него не секрет.

— Все комедии лживые, — продолжал Барбанте. — По одной простой причине. Что такое комедия? Пьеса со счастливой концовкой. Герой добивается своего. Женится на любимой девушке. Добро торжествует. Зрители выходят из театра с ложным, утопическим ощущением, что мир лучше, чем он есть на самом деле. В обществе, полностью соблюдающем нормы морали, в котором все обязаны говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, комедию изгнали бы из театра. Драматургов, их пишущих, обвинили бы в пропаганде антиобщественной доктрины, посадили бы в тюрьму или обезглавили в зависимости от энтузиазма граждан, желающих сохранить заведенный порядок. А где вы видели в жизни счастливую концовку? Кому достается выбранная героем девушка? А если она достается ему, то к чему это приводит? Кто из сидящих за столом верит, что в мире правит добро? Комедия исходит из допущения, что в большинстве своем человеческие существа скорее хорошие, чем плохие. Кто сегодня может оглянуться вокруг и сказать, не кривя душой, что он по-прежнему в это верит? Везде мы видим хищных зверей, набрасывающихся друг на друга, рвущих друг друга на части, алчущих крови. И, что самое важное, наслаждающихся этим. Смерть — наша любимейшая забава. Охота — единственный истинный символ существования. Отчаяние жертвы-дичи — необходимое дополнение к радости охотника-победителя. Жалость — это благочестивая запоздавшая мысль, приходящая в голову после бойни.

Арчеру стало не по себе, он оглянулся, гадая, прислушиваются ли к Барбанте люди, сидящие за соседними столиками. Чем чревато для человека, телефон которого прослушивается государственным ведомством, думал он, пребывание в компании оратора, произносящего такие речи?

— И где найдется место комедии среди этих ужасных истин? — вопросил Барбанте. — Счастливо заканчиваются все сказки, которые мы рассказываем детям, перед тем как уложить их спать, но и дети, и мы знаем, что сказки рассказываются с одной целью — успокоить ребенка, чтобы он быстрее заснул. Как взрослый, я считаю, что успокоительный эффект не является функцией искусства. Даже если бы я хотел с этим согласиться, мне бы не позволили многочисленные доказательства обратного, которые я вижу вокруг. К примеру, сегодняшняя пьеса… — Барбанте улыбнулся Джейн, — так убедительно сыгранная. Что бы, по-вашему, произошло в действительности, если б профессор так решительно выступил против власть имущих? Члены попечительского совета потребовали бы его скальп, газеты его бы распяли, руководство факультета вяло защищало бы его, а потом сдало бы из чисто практических соображений, заботясь о собственной заднице. Его выгнали бы из этого колледжа, не взяли бы ни в какой другой, сломали бы ему жизнь, обрекли на нищенское существование.

— О, Доминик, — подал голос Вик, — какой ты у нас, однако, мрачный!

— Отнюдь, — возразил Барбанте. — На спектакле я смеялся не меньше других. Это одна из причин, по которым я пишу только сценарии-однодневки для радиопередач. На другое, обреченное на более долгую жизнь, меня не хватает. Не готов. Я слишком легко порхаю по жизни. Отчаяние не мучит меня, а что-либо постоянное можно создать, лишь испытав отчаяние. Что-либо постоянное может родиться только из боли, страданий, ненависти, насилия, подозрительности, безнадежности. Только дичь может достоверно изложить подробности охоты, а я слишком скромен, чтобы возложить на себя столь многотрудную задачу.

— Как отец, — Арчер постарался говорить легко и непринужденно, — я не могу сидеть за этим столом и позволять моей дочери слушать эту черную ересь, не высказавшись в защиту другой стороны. — Джейн, очень серьезная, повернулась к нему. Арчер заметил, что и Нэнси, и Китти, наоборот, не придали дискуссии ни малейшего значения, посчитав, что идет обычная пикировка, к которой так тяготеют чуть подвыпившие мужчины. — Идея комедии проистекает совсем не из отчаяния. В ее основе другое — предположение о том, что люди по сути своей хорошие, во всяком случае некоторые люди, что они хотят творить добро в отношении своих близких, что за годы своего развития они могут отойти от философии джунглей, в которой есть место только двум понятиям — победителю и побежденному, что фактически они уже отошли…

Барбанте покивал.

— Я знал, что ты обязательно скажешь что-то эдакое, Клем. Слова эти делают честь твоему сердцу, но не уму и наблюдательности. Оглянись, Клем… Можешь ты честно сказать, что в своем развитии мы поднялись над эпохой фараонов или, скажем, первобытно-общинного строя?

— Да.

— Когда мы посылаем тысячу самолетов, чтобы сбросить бомбы на женщин и детей, чем мы лучше воина, который нападает на соседнюю деревню, чтобы добыть себе жену? — спросил Барбанте и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Когда мы сбрасываем атомную бомбу и мгновенно убиваем сотню тысяч человек, чем мы лучше, скажем, ацтекских жрецов, которые приносили своим богам человеческие жертвы и прямо на алтарях перерезали им горло и вырывали сердца? А эти высокоцивилизованные немцы, которые сожгли в крематориях миллионы людей, чем они лучше своих предков с рогатыми шлемами, которые подстерегали друг друга на лесных тропах? А что ты скажешь о русских с их камерами пыток, сибирскими концентрационными лагерями и трудовыми армиями? Чем они лучше арабских работорговцев, которые поставляли одиннадцатилетних евнухов на рынки Константинополя? Где эти хорошие люди, о которых ты говорил? На каком континенте они живут? Или тебе представляется, что они творят добро, когда бросают бомбу в соседа или сжигают его в печи? Или доброта — это качество, которое существует само по себе, в чистом виде, без необходимости проявлять себя в конкретных действиях? Или мы лучше обитателей джунглей уже тем, что убиваем на расстоянии, анонимно, с высоты тридцати тысяч футов, руководствуясь государственным приказом, а не зубами и когтями? Или мы менее кровожадны, потому что убиваем с использованием последних достижений научно-технического прогресса, а потому находимся далеко от своих жертв и не слышим их предсмертных криков? Или святости в нас больше оттого, что мы предлагаем живые жертвы не каменному идолу, а государству? Или мы притворяемся, что не чувствуем наслаждения охотника, когда читаем в газетах, что наши доблестные вооруженные силы днем раньше уничтожили десять тысяч солдат противника?

Барбанте продолжал мило улыбаться, и Арчер понял, что речь эту он произносил многократно в различных компаниях, вновь и вновь шокируя своих слушателей.

— Нет, я не верю, — заявил Барбанте, — что мы стали хуже. Мы такие же. Те же самые человеческие существа, какими и были, со всеми нашими самолетами, автомобилями и электронными трубками. Мы убиваем, потому что находим в этом удовольствие. Мы мстительные, хитрые, склонные к насилию, и нам нравится вкус крови, слизываем мы ее с каменного ножа или с первой полосы последнего выпуска «Нью-Йорк дейли ньюс». Если бы меня попросили охарактеризовать отношение к человечеству как можно более кратко, я бы написал: «Остерегайтесь нас».

— Остерегайтесь. Остерегайтесь, — подал голос Брюс и поднялся с совершенно остекленевшими глазами и пылающим лицом. Он выпил слишком много шампанского, и ему пришлось схватиться за спинку стула, чтобы его не повело в сторону. — Остерегайтесь. Он прав. Мне он не нравится, но он прав. — Юноша повернулся к Джейн. — Ты ужасная, — изрек он, словно монолог Барбанте позволил ему по-новому взглянуть на сидящих рядом. — Ты ужасная девушка.

Джейн в недоумении вскинула на него глаза, а потом рассмеялась:

— Забавный ты парень, Брюс. Шел бы ты лучше домой.

Брюс с трудом поклонился.

— Дичь и охотник! — громко выкрикнул он. — Победитель и жертва. — Он вновь поклонился, теперь его поклон уже предназначался сидящим за столом. — Откуда я мог знать, что мне следовало явиться с цветами? — Он покачал головой медленно и печально. — Я забавный парень. Мне лучше пойти домой. Премного вам благодарен. Премного благодарен всем и каждому.

На негнущихся ногах, держась неестественно прямо, Брюс пересек переполненный ресторан, унося с собой душевную боль и одиночество. Арчер проводил юношу взглядом. С одной стороны, он жалел парня, с другой — не мог не улыбнуться. Джейн должна пойти за ним и пожелать ему спокойной ночи, подумал Арчер и посмотрел на дочь. Она на Брюса даже не взглянула. Джейн вновь не отрывала глаз от Барбанте, лицо ее стало более жестким, страстным и женским, чем часом раньше, когда она входила в зал. Арчер понял, что с помощью своей речи Барбанте полностью завладел вниманием Джейн, возможно, потому, что произнес эту речь в ее присутствии, а возможно, потому, что обставил все так, словно адресовалась эта речь исключительно ей. Джейн это льстило, она ощутила себя взрослой. А может быть, она почувствовала в сладкоголосом нигилизме Барбанте порочную страстность и необузданную жестокость, которые разбудили некие силы, доселе дремавшие в ее спокойной, размеренной, защищенной от внешних напастей жизни. Лицо дочери Арчеру определенно не нравилось.