Бен-Гур - Лью Уоллес

— Значит, Менофа был прав, говоря, ха-ха-ха, говоря, что лекарство от любви — любовь.

— Он был прав, — отвечала она.

Внезапно манеры его изменились, и взгляд стал ужасен.

— А я так не думаю, — сказал он.

Она отпрянула в страхе.

— Ты преступница! — продолжал он. — Орэт-человек прощает тебе обиду, но преступление перед Орэтом-царем должно быть покарано.

Она бросилась к его ногам.

— Молчи! — воскликнул он. — Ты мертвая!

Он хлопнул в ладоши, и вошла ужасная процессия — процессия бальзамировщиков с орудиями и снадобьями своего мрачного искусства.

Царь указал на Не-не-хофру.

— Она мертва. Делайте свое дело.

Не-не-хофра Прекрасная была перенесена через семьдесят два дня в гробницу, избранную для нее год назад и положена рядом с царственными предшественницами; но не было в ее честь процессии на священном озере.

К концу рассказа Бен-Гур сидел у ног египтянки, и ее рука на руле была накрыта его большой ладонью.

— Менофа ошибался, — сказал он.

— В чем?

— Любовь живет любовью.

— Значит, от нее нет лекарства?

— Есть. Орэт нашел его.

— Что же это?

— Смерть.

— Ты хороший слушатель, сын Аррия.

Так за разговорами и рассказами пролетели часы. Выходя на берег, она сказала:

— Завтра мы едем в город.

— Но ты будешь на играх? — спросил он.

— О да.

— Я пришлю тебе свои цвета.

На этом они расстались.

ГЛАВА IV

Мессала следит

Ильдерим вернулся в довар на следующий день к трем часам. Когда он спешился, подошел человек, в котором шейх узнал своего соплеменника.

— О шейх, мне поручено передать тебе этот пакет с просьбой прочитать его содержимое немедленно. Если будет ответ, я готов выполнить твое поручение.

Печать была уже сломана. Адрес гласил: «Валерию Гратусу в Цезарии».

— Абаддон побери его! — прорычал шейх, обнаружив, что письмо написано латынью.

Будь это греческий или арабский, он прочитал бы, а так смог разобрать только подпись большими римскими буквами: МЕССАЛА; глаза его блеснули.

— Где молодой еврей? — спросил он.

— В поле с лошадьми, — ответил слуга.

Шейх вернул папирус в конверт и, сунув пакет за кушак, снова вскочил на коня. В это мгновение показался незнакомец, пришедший, очевидно, из города.

— Я ищу шейха Ильдерима, прозванного Щедрым, — сказал незнакомец.

Язык и одежда выдавали римлянина.

Не умея читать, старый араб мог, однако, говорить и ответил с достоинством:

— Я шейх Ильдерим.

Человек опустил глаза, потом поднял снова и сказал, с трудом сохраняя спокойствие:

— Я слышал, тебе нужен возничий на играх.

Губа под белыми усами презрительно искривилась.

— Иди своей дорогой. У меня есть возничий.

Он отвернулся, собираясь ехать, но человек не уходил и заговорил снова:

— Шейх, я люблю лошадей, а у тебя, говорят, лучшие в мире.

Старик был тронут; он натянул поводья, как будто готовый поддаться лести, но в конце концов ответил:

— Не сегодня, не сегодня; в другой раз я покажу тебе их. Сейчас я слишком занят.

Шейх поскакал в поле, а незнакомец отправился в город с довольной улыбкой на губах. Он выполнил свою миссию.

И с тех пор каждый день до самых игр какой-нибудь человек — иногда двое или трое — приходил в Пальмовый Сад, якобы желая наняться в возницы.

Так Мессала следил за Бен-Гуром.

ГЛАВА V

Ильдерим и Бен-Гур сближаются

Шейх ждал, весьма довольный, пока Бен-Гур не увел лошадей с поля для полуденного отдыха, — весьма довольный, потому что видел, как, сменив все аллюры, кони были пущены в галоп, и нельзя было сказать, что какой-то из скакунов медленнее, а другой быстрее — они скакали так, будто четверо слились в одно.

— После обеда, шейх, я верну тебе Сириуса. — Бен-Гур похлопал старого коня по шее. — Верну и займусь колесницей.

— Так скоро?

— С такими, как эти, добрый шейх, и одного дня довольно. Они не пугаются; они умны, как люди, и любят учиться. Этот, — он хлопнул поводьями по спине младшего из четверки, — ты назвал его Альдебаран — по-моему, самый быстрый. Он мог бы за круг обойти остальных на три корпуса.

Ильдерим дернул бороду и сказал, блеснув глазами:

— Альдебаран самый быстрый, а кто самый медленный?

— Вот он, — Бен-Гур хлопнул поводьями Антареса. — Но он-то и выйдет победителем, потому что, видишь ли, шейх, он будет мчаться на полной скорости целый день, и на закате догонит самого быстрого.

— Ты снова прав, — сказал Ильдерим.

— Я боюсь только одного, о шейх.

Шейх сразу посерьезнел.

— Когда римлянин рвется к победе, он забывает о чести. На играх — любых играх — их уловки неиссякаемы; но когда доходит до гонок колесниц, они готовы поистине на все — ни лошади, ни возничий, ни владелец не могут чувствовать себя в безопасности. Потому, добрый шейх, хорошенько смотри за всем, что имеешь; отныне и до конца состязаний пусть ни один чужак даже не взглянет на твоих коней. А для полной безопасности сделай еще больше: приставь к ним стража, чья рука крепко держит оружие, а глаз не знает сна; тогда я смогу не сомневаться в успехе.

У входа в шатер они спешились.

— Как ты сказал, так и будет. Клянусь славой Господней, ни одна рука не приблизится к ним, если это не рука верного. С этой ночи я буду выставлять стражу. Но, сын Аррия, — Ильдерим достал пакет и медленно открыл его, пока они шли к дивану и усаживались, — посмотри это и помоги мне своей латынью.

Он подал письмо.

— Вот, читай вслух, пользуясь, насколько возможно, языком твоих отцов. Латынь мерзка.

Бен-Гур пребывал в прекрасном расположении духа и беспечно принялся за чтение. «Мессала — Гратусу!» Он остановился. Предчувствие погнало кровь к сердцу. Ильдерим заметил его возбуждение.

— Ну же, я жду.

Бен-Гур попросил прощения и снова взялся за бумагу, которая, нужно сказать, была одним из дубликатов письма, со столькими предосторожностями отправленного Мессалой.

Первые абзацы были примечательны только доказательством того, что автор не перерос свою издевательскую привычку; когда же читатель приступил к абзацам, долженствовавшим освежить память Гратуса, голос его задрожал, и он дважды должен был остановиться, чтобы овладеть собой. Сделав боль-щое усилие, он продолжал. «Я вспоминаю, — читал он, — решение, принятое тобою относительно семьи Гуров… — здесь чтец снова остановился и набрал полную грудь воздуха, — план, показавшийся нам тогда оптимальным, ибо он обеспечивал молчание и неизбежную, но естественную смерть».

Здесь Бен-Гур окончательно остановился. Бумага выпала из рук, и он закрыл лицо.

— Они мертвы… мертвы. Остался только я.

Шейх был молчаливым, но не бесчувственным свидетелем страданий юноши; теперь он встал и сказал:

— Сын Аррия, это я должен просить прощения. Прочти письмо один. Когда будешь в состоянии дочитать вслух, пошли за мной слугу.

Он вышел из шатра, и не было в его жизни поступка более достойного.

Бен-Гур бросился на диван и дал волю чувствам. Несколько придя в себя, он вспомнил, что часть письма осталась непрочитанной. «Ты должен помнить, что сделал с матерью и сестрой злоумышленника; и если теперь я поддаюсь желанию спросить, живы они или нет,» — Бен-Гур перечитал эти строки, потом еще и еще раз, и, наконец, разразился восклицаниями: «Он не знает об их смерти; он не знает этого! Благословенно будь имя Господа! У меня есть надежда». Он дочитал фразу и, обретя силы, дошел до конца письма.

— Они не мертвы, — сказал он после размышления, — они не мертвы; иначе он знал бы об этом.

Второе чтение, более внимательное, чем первое, утвердило его в этом мнении. Он послал за шейхом.

— Входя в твой гостеприимный шатер, о шейх, — сказал он спокойно, когда араб сел и они остались наедине, — я не намеревался говорить о себе более, чем необходимо, чтобы убедить тебя доверить мне лошадей. Я отказался поведать свою историю. Но случай, доставивший это письмо в мои руки, столь удивителен, что я решил рассказать обо всем. И тем более склонен сделать это потому, что, как свидетельствует содержащееся здесь, у нас с тобой общий враг. Я прочитаю письмо и дам все разъяснения, после чего ты поймешь причину моей несдержанности. Если ты решил, что я слаб и что поведение мое недостойно мужчины, думаю, тогда ты простишь меня.

Шейх слушал внимательно и спокойно, пока Бен-Гур не дошел до абзаца, в котором упоминался сам араб: «Я видел еврея вчера в Роще Дафны, — так начиналась эта часть, — и если сейчас он не там, то, несомненно, где-то поблизости, что делает нетрудным держать его под присмотром. Так что если бы ты спросил меня, где он в данный момент, я сказал бы с полной уверенностью, что искать его следует в Пальмовом Саду».