Герман Гессе, или Жизнь Мага - Жаклин Сенэс

Гессе не хочет отказываться ни от своих детей, ни от своего дома, ни от своего сада, ни от Мии, но надеется «бесконечными путешествиями» улучшить свое настроение. Ему «необходимы другая атмосфера, общение с родными по духу людьми, открытость миру». Психологи подобные действия называют «бегством». «И, разумеется, так оно и есть», — скажет он. Мию же в равной мере мучили ностальгия по городской жизни и желание возобновить музыкальную карьеру.

Весь 1910 год они пытаются расстаться, совершенно не способные сделать это окончательно, предпринимая патетические усилия, чтобы поддержать шаткий мир. «Мне хотелось бы…», — вздыхают оба. Но их желанию противоречит неумолимость ситуации: «Невозможно. Дети не должны страдать». И они умолкают, продолжая жить вместе. С каждым днем их отношения все холоднее, они становятся все раздраженнее. Иногда время летит неощутимо быстро. Вокруг дома бегают беззаботные мальчишки в сопровождении гувернантки. Мия выбирает книгу для вечернего чтения, которая предназначена «повысить, — как говорит Герман, — уровень нашей культуры». Герман готовит игру в шашки для завершения вечера.

Вступает в свои права зима с тяжестью безнадежно надолго нависшего неба и нагих деревьев. Отец берет детей на колени, качает младшего, старшему рассказывает о своих планах на весну: о том, что он рассчитывает с помощью «Зеппелина» перелететь через Линдо и Брегенц, о цюрихском озере, по которому хочет поплавать, о Миланском соборе, который намеревается посетить, про «Страсти по Матфею», которые охотно еще раз послушает в любимом им «Омбри». С наивностью он воображает уже цветные открытки, которые пошлет Мии. Из Орвието, из Сполето, из Монтефалко, из Сиены — отовсюду он напишет ей:

«Любимая, это чудо — небо усеяно звездами». Или еще: «Дорогая моя, какие же здесь водопады, горы, долины, чудесные пейзажи». Мать семейства носит третьего ребенка, но на душе у Гессе лежит грусть, и он признается своим друзьям-музыкантам Отмару Шёку и Фрицу Вруну, которые сопровождают его в итальянском путешествии: «Я отдал бы левую руку, чтобы вновь стать бедным и радостным холостяком, у которого ничего нет, кроме нескольких книжек, сапог да тетрадки стихов».

Гессе заинтригован предложением Самюэля Фишера, который намерен скупить права на издание всех его произведений. Он предлагает шестилетний договор на девять тысяч марок с выплатой по триста семьдесят пять марок в три месяца, которые не будут вычтены из гонорара писателя, если он обязуется предоставить издателю шесть своих будущих произведений. Никогда еще на Буловштрассе не заключался подобный контракт. Однако предоставление молодым авторам ежемесячной ренты для их поддержки не было таким уж необычным явлением — на самом деле, речь шла лишь об авансе в расчете на будущие прибыли. Герман ответил: «Вы можете быть спокойны, я обязуюсь не заключать, кроме договора на „Гертруду“, никакой другой контракт, и поскольку стремлюсь оставаться лояльным, думаю, мы найдем общий язык и в дальнейшем».

Он ежемесячно получает гонорары за проведение конференций, публичных чтений, за статьи и, особенно, за сотрудничество в «Мерц», который после смерти Лангена знает и взлеты, и падения. Журнал страдает из-за отсутствия единомыслия среди идейных вдохновителей. Людвиг Тома живет в Тегернсее, Конрад Хауссман — в Штутгарте, Гессе — в Гайнхофене: «Это плохо отражается на издании». «Журнал меня беспокоит», — пишет Гессе в декабре 1910 года. Но, по правде говоря, его беспокоит все. Все его огорчает: то, что он не хочет больше оставаться зимой в Гайенхофене, третья беременность Мии, постоянные конфликты с ней, письма просителей, нападки критиков. Шесть лет нервной дрожи, тяжких головных болей, усталости. Под Новый год его дети радуются подаркам под елкой, а он жалуется Марулле на свою жизнь. Он откровенно говорит о тоске, которая парализует его. Ни сад, ни природа, ни сыновья уже не могут его утешить. Даже книга, за которую он принимается три раза в течение последнего года, которую изменяет, выбирая наконец форму повествования от первого лица, уступая своей давней склонности к самосозерцанию, внимательно вглядываясь в свою сущность и ее отражение.

Находясь между двумя субстанциями, одной чрезвычайно уязвимой, другой — темной, меланхоличной и гордой, писатель слушает два своих голоса и, влюбленный в невозможное, пытается постичь собственную мелодию. «В жизни главное обрести с ней контакт, услышать ее ритм, ощутить гармонию существования, мы все подвластны этому стремлению». Прототипом Куна стал австрийский композитор Гуго Вольф106, но самые жесткие элементы своего нового романа он почерпнул в Гайенхо-фене. Гертруда и ее муж несчастливы в совместной жизни: не успеет затихнуть один скандал, как назревает следующий, она больна, он чувствует себя потерянным. Они хотят расстаться и не могут. «Книга отражает то шаткое равновесие, которое заставляет артиста балансировать между любовью к миру и бегством от него», а Герман безумствует, ощущая то жажду, то успокоение, и предвзято воспринимает критику в свой адрес. Своему другу Теодору Хейсу он пишет: «Я не чувствую себя ни задетым, ни оскорбленным вашей критикой — я чувствую себя непонятым творцом. Если есть в Германии художник масштаба Штрауса, который не довольствуется поверхностными фразами, так это я».

Самюэль Фишер подозревает, что приближается неминуемый кризис. Гессе сам признается ему в этом: «На протяжении последних лет мне слишком часто приходится переживать состояния глубокой депрессии, одиночества, безнадежности настолько мучительные, что я предпочел бы им даже физическую боль». Конраду Хауссману он пишет 9 июля 1911 года на пределе нервного срыва: «Моя жена должна в конце месяца родить, а я, если все будет благополучно, собираюсь уехать… Я хочу сбежать». Да, ему необходимо уехать, очень далеко, к девственным лесам и незнакомым местам, к другим цветам, к другим запахам, к жаре, которую некогда испытывала его мать, качая его в колыбели и лелея песней тайную прелесть малаяламского наречия. «Я определенно решил отправиться к Малабарскому побережью», — говорит он Адели.

Он хочет пройти путем своих предков: увидеть скалы в песках, Талатчери, овеваемый дыханием морского ветра, пальмы, девушек, пахнущих левкоями. И чем ярче он представляет атмосферу, окружавшую его мать, когда она прижимала его к сердцу посреди сказочной страны, тем сильнее его охватывает ностальгия по утерянному раю. Он слышит, как она шепчет что-то в промежутках между детским плачем, чувствует, как она баюкает его в своих руках, целует, закрывает ему руками уши, чтобы он не слышал звука собственных рыданий.