Датский король - Владимир Корнев

Удивительно было и то, что молитвы, которых Арсений не знал наизусть, разве что слышал когда-то давно на службе, вдруг нараспев зазвучали в мозгу его, а губы зашевелились в шепоте:

«Буря недоумения смущает ми ум, како достойно есть пети чудеса Твоя блаженне Николае? Никтоже бо может я исчести аще бы и многи языки имел… Богу в тебе прославляющемуся, дерзаем воспевати: Аллилуиа».

VIII

Иерей Антипа, служивший в Николаевском приходе уже с десяток лет, духовник был опытный, выслушивал стремящихся облегчить душу спокойно, терпеливо, умел в долгом и сбивчивом рассказе уловить тонким пастырским слухом главное и дать мудрый совет, но если видел перед собой лукавца или пустослова, мог и оборвать словоблудие, урезонить или просто отправить искусителя получше разобраться в себе самом и прийти в другой раз в над лежащей сосредоточенности и смирении. С недавних пор подобные «путаники» среди исповедующихся стали попадаться все чаще. Вот и сегодня внимать отчаянным жалобам паствы было тяжелее прежнего. Арсений же, покорно ожидавший своей очереди, заметил лишь, что исповедь идет как-то непривычно медленно, минуты словно растягиваются.

В этой неопределенности, безразмерности времени слух его обострился, и до него сквозь тихое пение акафиста стали доноситься слова исповеди.

— Мне понадобились деньги. Сумма приличная — завершалось строительство доходного дома, — деловито объяснял батюшке ухоженный господин, судя по всему, из купеческого сословия, какой-то домовладелец или строительный подрядчик. — Это недалеко, на Свечном — да вы его, пожалуй, видели. Подошел срок с рабочими расчет держать — щепетильная ситуация: с одной стороны, платить нечем, с другой — дело чести. Собрался взять кредит в банке Вавельберга, хотя не очень-то надеялся, что получу, а накануне заказал в вашем храме молебен Николаю Угоднику перед этим вот самым драгоценным образом — у меня старообрядческие корни, а дед перешел в единоверчество. В общем. родовая традиция — эти молебны здесь при каждом серьезном предприятии, хотя сам я скептик, достижения прогресса, знаете ли, но все же…

Священник насупил брови и тяжело вздохнул:

— Все мы маловеры, блуждаем, аки овцы. Только покаяние спасительно, и если оно искренне…

— Вы меня не так поняли: я не атеист, не чужд веры, я хочу рассказать о другом. Дело в том, что после службы в вашем храме надобность в кредите отпала! — В голосе коммерсанта была радость. — Случилось чудо. Представьте, на следующий день я приезжаю на стройку и узнаю, что рухнули леса (а ведь я выбирал самый качественный брус) и все рабочие, вся артель погибла, так что я оказался никому не должен! Но это еще не все! К вечеру я получаю приятное известие: дядюшку моего на Урале внезапно хватил удар, и я оказался единственным наследником его горных заводов. Можно сказать, счастье привалило, откуда и не ожидал, как же теперь не веровать? Ясно, что Божий угодник услышал мои молитвы и Господь мне благоволил. Хотел вот поделиться, батюшка, такие со мной чудеса произошли. Жертвовать хочу на храм, я ведь теперь перед Богом в неоплатном долгу!

— Да ты понимаешь ли, что говоришь?! — батюшка выпрямился во весь рост, отшатнулся в гневе от «кающегося». — Ведь бес в тебе сейчас говорит, разума тебя лишил, и не меня, грешного, ты искушаешь, а Господа Самого подкупить вздумал! Пребываешь в соблазне, и тебе невдомек… Или посмеяться над истинной верой вздумал?! Избави Бог от таких жертвователей! Ступай прочь, нечестивец, и запомни — велико твое заблуждение, а Отец наш Небесный поругаем не бывает!!!

Побагровевший то ли от стыда, то ли от злости господин немедленно отправился восвояси, смутив окружающих. Арсений уже давно отошел в самый конец очереди, но продолжал слышать все так отчетливо, будто это он сам исповедует кающегося грешника, место которого у аналоя заняла женщина, которая тут же жалобно запричитала:

— Умаялась я, батюшка, с мужиком своим! Хлещет ее, проклятую, четвертями, за всех прочих работников отдувается…

— Что ж это он так? Не заставляют же?

— То-то и оно, вроде как не по своей воле! Токарь он, Ваня мой, — руки золотые, из дерева что хочешь выточит, а работы не было, ну и запил. Раньше-то, как воскресенье, всей семьей сюда на раннюю обедню. Совсем никудышный мужик стал, не работник — если выпросит где пятак, тут же в кабак несет, и у меня стал деньги отбирать (судомойка я в трактире), а как не дам, то и поколотит. Беда, ой беда!

— Известное дело, но ты, мать моя, ведь ему потворствовала. Раньше сама, небось, шкалики подносила, баловала, с этого и началось — я в душе читаю и знаю наперед, сколько вас таких жен-«мироносиц» ко мне плакаться приходит, а не видят, что в мужнем питии большая доля их греха!

Несчастная Токарева жена и не думала возражать, только вид стал у нее совсем жалкий, но отец Антипа добавил спокойно, даже ласково:

— Да на тебе лица нет, голубушка! Совсем ни к чему это — отчаиваться, когда у нас помощь такая на небе-си. Нет недуга неизлечимого — главное, рук не опускать. Попробуй-ка супругу святой воды в зелье подливать понемногу. И просфорки кусочек можешь иногда подложить, незаметно только, а то бес противоречия в нем взыграет… Мученику Вонифатию молишься? Вот то-то! Неустанно молись, акафист читай — он в этом деле первый целитель и помощник, и Царицу Небесную умоляй о нечаянной радости. Опамятует твой Иван, воспрянет еще — не теряй веры!

После этих отчаянных сетований прихожанки и увещеваний священника Арсений невольно подслушал историю еще более странную и совсем уж безблагодатную.

— Я, ваше преподобие, беллетрист. Точнее сказать, это в прошлом — занятия изящной словесностью, публикации в альманахах, популярность. Вам мое имя, пожалуй, ничего не скажет: душеспасительные повести — не моя стихия, но в богемных кругах моими сочинениями восхищались, даже моден был и преуспевал. Одна матрона, особа весьма значительная, задумала устроить судьбу единственной дочери, и выбор пал на меня, ибо я был жених с будущим. Потом я узнал, что мамаша очень сильно постаралась: ходила к хироманткам, каким-то там модным гадалкам и добилась желаемого — приворожила, как говорится, свою préférée[165], взлелеянное чадо к вашему покорному слу… pardon, именно ко мне, рабу Божьему. Сначала все складывалось как нельзя лучше: уже состоялась помолвка, и дело шло к свадьбе, — если бы «доброжелатели» не открыли ей глаза на мои бурные любовные приключения в прошлом и природную слабость к женскому полу.

Невеста дала мне от ворот поворот. Страдал я, представьте. больше года, но до конца не отчаялся, напротив — написал новый роман. Роман о роковой любви, порочной страсти. Его сразу напечатали в «Золотом руне»[166]. Сочинение это имело скандальный успех. У богемной молодежи книга была нарасхват, ее передавали из рук в руки. Началось массовое подражание манерам героев, а мои «герои»-то через одного содомиты, кокаинисты или поклонники свободной любви и абсента. Самое худшее, что наиболее впечатлительные читательницы и читатели стали кончать с собой, и таких случаев было немало. Ужасно, но я и сам впал в меланхолию, в душе пустота и равнодушие, ни в чем теперь не нахожу не то что удовольствия — все стало вдруг бессмысленно! У меня нет будущего, ваше преподобие… Вот вы, наверное, думаете, грешник пришел каяться? Отнюдь нет, я давно уже не посещаю церковь: жизнь и творчество сформировали мои собственные особые представления о нравственности, хотя теперь это не имеет никакого значения. Просто я живу по соседству, а тут вдруг заметил — не могу спокойно пройти мимо этой церкви, какой-то магнетизм начинаю чувствовать или электрические разряды… Вы, кажется, меня не понимаете?

Отец Антипа смотрел на литератора как на сумасшедшего: в выражении его лица сострадание сочеталось со стыдливой брезгливостью, из чего явствовало — слушать этот дерзкий рассказ было подлинным мучением для пастыря.

— Тогда я буду предельно откровенным, ваше преподобие, и объясню на физиологическом уровне. Это будет ближе всего к моим ощущениям: я чувствую возбуждение, подобное непреодолимому влечению к женщине! Одним словом, плотское вожделение к вашей церкви. Вот и решил убедиться, внутрь заглянуть, и знаете — внутри-то оно еще сильнее! Чем же, по-вашему, это можно объяснить, а?

Батюшка решил, что безнадежный циник-извращенец намеренно испытывает его терпение, провоцируя скандал в святом месте, и трижды, точно изгоняя беса, грозно перекрестил искусителя. Тот отступился, попятился к выходу из храма, в дверях замахав руками, выкрикнул напоследок что-то нечленораздельное, как настоящий бесноватый.

Иерей, продолжая вершить таинство, ласково поманил к себе совсем не старого, но уже отставного офицера в поношенном мундире, правый рукав которого был пуст и заправлен в карман. Отец Антипа, видя перед собой заслуженного инвалида, не стал бередить душу несчастного, понимая, что грех его во многом искуплен уже физической мукой, и собрался было без расспросов накрыть его епитрахилью, но военный стремился исповедоваться: