Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева - Владислав Зубок

Этот вывод американцев, кстати, породил один из самых странных эпизодов в истории советско-американских отношений. В ходе консультаций и обмена мнениями с Хрущевым по вопросу о запрещении ядерных испытаний администрация Кеннеди намеками, а иногда и в открытой форме предлагала объединить усилия для того, чтобы помешать ядерной программе Китая. 15 июля Кеннеди дал указание Авереллу Гарриману, который вел переговоры в Москве, «выяснить, каковы взгляды Х[рущева] на меры по ограничению или предотвращению разработки Китаем ядерного оружия, и уточнить, готов ли он сам действовать или допустит, чтобы США предприняли шаги в этом направлении». Это была едва завуалированная попытка выяснить, как отреагирует Москва на идею превентивного удара по центрам разработки ядерного оружия в Китае. В период между 15 и 27 июля Гарриман и другие представители США несколько раз встречались с Хрущевым и обсуждали с ним этот вопрос. Однако к их разочарованию «Хрущев и Громыко не проявили никакой заинтересованности и неоднократно фактически уходили от разговоров на эту тему»{610}. Американцы вышли со своим предложением в самый неподходящий момент. Как раз в это время в Москве проходила встреча Организации Варшавского договора, и между СССР и Китаем состоялась закрытая двухсторонняя дискуссия по идеологическим вопросам. Хрущев, сам пленник идеологических представлений, никак не мог бы пойти на тайный союз с Вашингтоном против строптивого, но все же «братского» Китая{611}.

Хрущев действовал на международной арене с редким для холодной войны оптимизмом. Этот оптимизм был порожден преувеличенным представлением советского лидера о возможности использовать ядерное оружие как инструмент политики. Хрущевский ядерный шантаж поражает своей бесхитростностью и вместе с тем агрессивностью. Хрущев считал, что эта агрессивность оправдана, поскольку верил в неотвратимость победы коммунизма и стремился ускорить эту победу, делая крупные ставки в рискованной игре. Вместе с тем его игра была построена скорее на импровизации, чем на стратегическом расчете. Бывший крестьянин из Калиновки был хорош в атаке, но не мог закрепить свой успех на дипломатическом поприще. Природный ум не спасал Хрущева от бестактных и грубых выпадов, а быстрая реакция не могла заменить тщательно продуманной стратегии. После нескольких удачных лет фортуна отвернулась от Хрущева. Казалось, первый секретарь был на пороге дипломатических договоренностей с западными странами, но всякий раз его идейные шоры, а главное, резкие колебания между самонадеянностью и неуверенностью в своих силах побуждали его хлопнуть дверью и уйти с переговоров. К тому же советский руководитель так и не смог сформировать для своей страны ясную и последовательную ядерную стратегию. В советском военном и политическом мышлении образовался огромный зазор: в то время как политическое руководство пришло к выводу о том, что ядерное оружие является средством предотвращения войны, официальная военная доктрина делала установку на «победу» в ней любой ценой. На внутренних совещаниях даже после Карибского кризиса глава Генерального штаба Матвей Захаров, министр обороны Малиновский и командующий РВСН Сергей Бирюзов продолжали исходить из того, что исход войны между сверхдержавами будет решен массированными ядерными ударами. В то же время военные явно опасались, что непредсказуемый Хрущев опять выступит с очередным планом резкого сокращения обычных вооружений. 7 февраля 1963 г. на внутреннем собрании высшего военного командования Малиновский выступил с докладом «О характере и первоначальном периоде термоядерной войны». Министр обороны сказал, что Советскому Союзу необходимо сохранить и развивать все виды вооруженных сил, учитывая «возможность возникновения локальных войн без применения ядерного оружия», например в Южном Вьетнаме. Кроме того, даже «в термоядерной войне» необходимо «добивать остатки войск противника и закрепляться на занятой территории». Неудивительно, что после снятия Хрущева в октябре 1964 г. его преемники погонятся за численным паритетом с войсками США и стран НАТО — это решение повлечет за собой огромные расходы и в конечном счете приведет к перенапряжению советской экономики{612}.

Угрозы Хрущева Западу и военная доктрина о победе в ядерной войне, которою он навязал вооруженным силам СССР, легли долгой и мрачной тенью на советско-американские отношения. Ядерный шантаж, бравирование ядерной мощью произвело сильное впечатление на политическое руководство и аналитиков США. Преемникам Хрущева понадобились двенадцать лет осторожной дипломатии и чрезвычайно дорогостоящего наращивания вооружений, прежде чем они вышли на тот уровень переговорных отношений с западными державами, который существовал в 1960 и 1961 гг., когда Хрущев хлопнул дверью на переговорах с Эйзенхауэром и Кеннеди. Но даже годы разрядки не могли загладить осадок, оставленный опытом ракетно-ядерной конфронтации. Память о том, как советский лидер пытался загнать Кеннеди в угол на саммите в Вене, связывала последующих американских президентов на советско-американских переговорах: они боялись выглядеть «слабыми», уступающими давлению из Кремля. Любые действия СССР, связанные с Кубой, продолжали вызывать у американцев аллергию — это стало причиной напряженности в советско-американских отношениях в 1970 и 1979 гг. До конца холодной войны влиятельные политики правого толка в США использовали в своих пропагандистских целях публикации хрущевской поры, в том числе и «Военную стратегию». Эти публикации помогали им убедить американское общественное мнение, что Советский Союз действительно готов развязать ядерную войну и одержать в ней победу.

Глава 6.

БРОЖЕНИЕ В ТЫЛУ, 1953-1968

Советский образ жизни способен порождать своих врагов. Сам способен порождать и воспитывать, кормить и содержать своих противников…

В Карибском море бушевал ракетный кризис, поставивший мир на грань ядерной войны, но круги московской и ленинградской интеллигенции в эти дни были поглощены совсем другим событием. Не только литературная элита, но и простые советские читатели стремились раздобыть свежий номер литературного журнала «Новый мир», где был напечатан рассказ Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича» о русском мужике, отбывавшем многолетнее заключение в сталинском лагере{613}. Появление этого рассказа в подцензурной советской печати было воспринято многими как чудо и обещало глубокие сдвиги в литературе, культуре и политической жизни советского общества. Многие люди, в том числе среди официальной «советской интеллигенции», начали говорить то, что думали. Казалось, повеяло свежим воздухом, и либерализация стала необратимым явлением. В тылу советской империи назревало брожение.

Это брожение имело огромное значение для хода и исхода холодной войны. Ведь эта война была не просто геополитической схваткой двух сверхдержав: в клинче сошлись противоположные социально-экономические системы, борьба шла в области культуры и идеологии. По сути, заключает английский историк и писатель Дэвид Кот, в баталиях холодной войны обе стороны «оспаривали общее наследие европейского просвещения». Соотношение сил в этой схватке определялось не количеством дивизий, а «всемирным триумфальным ростом влияния печати, кинематографа, радио и телевидения, а также распространением общедоступных театров и концертных залов — особенно в СССР»{614}.

Конфронтация с Советским Союзом оказала сильное воздействие на американское общество. Пытаясь продемонстрировать привлекательность американского капитализма, реагируя на мощное движение против колониализма, на популярность СССР в третьем мире, США были вынуждены принять законы, запрещающие расовую дискриминацию и сегрегацию, резко увеличили государственное финансирование образования. Следующим шагом были дорогостоящие программы социальной помощи беднейшим слоям населения. Сдвиги в культуре и изменения в общественном сознании после спада «маккартизма» начали влиять на приоритеты американской внешней политики{615}. Не менее глубокое взаимовлияние холодной войны и социально-экономического развития имело место и в СССР. Новый внешнеполитический курс и разоблачение Хрущевым культа личности Сталина на XX съезде КПСС в феврале 1956 г. происходили на фоне стремительных изменений в советском обществе: массового переселения из сел в города, получения всеобщего среднего образования, роста потребительских и культурных запросов людей, их большей мобильности и большего доступа к информации. Если при Сталине, несмотря на громадную социальную мобильность, улучшение условий жизни касалось лишь столичных элит и отдельных групп в военно-промышленном комплексе, то со второй половины 1950-х гг. миллионы советских граждан получили шанс на лучшую, более устроенную и цивилизованную жизнь. Сменившим Сталина правителям, особенно Хрущеву, хотелось показать всему миру, что советскому строю по силам создать счастливое общество, в котором живут творческие и высокообразованные люди. Соперничество с Соединенными Штатами вынуждало советское руководство развивать науку и промышленные технологии, увеличивать количество высших учебных заведений, а также предоставлять ученым и инженерам больше возможностей для творчества и самореализации. С 1928 по 1960 г. численность студентов высших учебных заведений возросла в 12 раз и достигла 2,4 млн. человек. Количество специалистов с высшим образованием увеличилось за те же годы с 233 тыс. до 3,5 млн. человек{616}.