Маршал Ней - Эрик Перрен

«Всё это неправда, чистые выдумки, вас обманывают и те, и другие». 22 июня 1815 года в Люксембургском дворце перед собравшимися пэрами Ней неожиданно прерывает Карно, который после прочтения акта отречения Наполеона вдруг поднялся на трибуну, чтобы представить оптимистический отчёт Даву относительно больших потерь противника, состояния французских ресурсов и наличия более 50 000 человек под командованием Сульта. «Вас обманывают во всём и повсюду. Неприятель одержал полную победу. Мне известно состояние дел, так как я командовал войсками при Императоре».[113] Ней изображает из себя Геркулеса, ломающего толстые срубленные и сгнившие деревья. Он приговаривает уже павший режим, с которым нужно покончить, как того желает Фуше. Движения маршала затруднены и скованны, старые раны делают каждый жест болезненным. Взгляды присутствующих устремлены на его напряжённую фигуру, на резкую жестикуляцию, сопровождающую речь. Нея окружает полная тишина. Он театрально и мелодраматически описывает сражение при Ватерлоо, где отводит себе лучшую роль. По его мнению, разгром 18 июня не оставляет другого выбора, кроме немедленного подчинения и принятия условий победителей. «Я видел другие поражения. Я командовал арьергардом при отступлении из России, именно я сделал последний выстрел по русским; из всех, с кем я отступал, я один дошёл до Вильно. Сегодня наше поражение, слава Господу, не столь сокрушительно, но наши силы так же разрознены, как и тогда. Прусские войска наступают двумя большими экспедиционными корпусами. Их передовые части будут у ворот Парижа не позже, чем через семь или восемь дней». Закончив этими драматическими и, видимо, искренними словами, вырвавшимися из глубины души, Ней в изнеможении садится. Его грустный и гордый взгляд блуждает по залу. Удивлённая Палата задаётся вопросом о душевном здоровье маршала.{396} В течение бесконечных минут пэры отрешённо и озадаченно смотрят Друг на друга. Среди них Лефевр, Массена, Монсей, Мортье. Ни один из этих славных воинов не берётся выступить, чтобы сгладить траурное впечатление от услышанной пораженческой речи, смысл которой — увы! — точно соответствует истине, хотя тон выступления, без всякого сомнения, предосудителен. Эта похоронная речь резюмирует политическое поражение Франции, которая в плачевных для себя условиях должна начинать переговоры с суверенами стран коалиции — гордыми победителями Наполеона. Назавтра Друо с этой же трибуны постарается смягчить впечатление от сказанного, но всё же речь маршала Нея позволит многим говорить о его третьем предательстве.{397}

— Своим выступлением я хотел принести пользу стране, — будет позже оправдываться он. — Неужели я не понимал, что, если Людовик XVIII вернётся, меня расстреляют?

Но сейчас со своей фальшивой скорбью князь Москворецкий считает себя неприкосновенным. Однако демонстративная горечь, сквозящая во всех высказываниях Нея, ни в коей мере не способствует восстановлению его испорченной репутации. Все партии стремятся смешать с грязью обескровленного маршала. «Его немыслимое заявление принесло больше вреда, чем проигранное сражение, — говорят в армии. — После его речи многие молодые люди дезертировали, дух Национальной гвардии подорван».{398} А со стороны роялистов доносятся угрожающие реплики другого свойства, но не менее кровожадные: «Разве идущее сверху требование публичного отчёта о своем поведении в день сражения не является само по себе серьёзным наказанием для маршала? Несчастный маршал, Вы будете себе самым безжалостным судьёй, потому что Ваши признания явно обвиняют Вас, Ваша же совесть и вынесет Вам суровый приговор».{399}

23 июня Палата пэров отказывается заслушать ответ Нея на речь Друо, который со слезами на глазах отдал должное нечеловеческим усилиям армии. Маршал Ней полностью теряет уважение людей. Здравый смысл должен бы продиктовать ему совершенно определённую линию поведения: держаться в тени, сделать так, чтобы о нем побыстрее забыли. Макдональд позволяет себе заявить, что спасение зависит от того, с какой быстротой Франция — а не Ней — вернёт Людовика XVIII. Фуше понимает, что следует учитывать мнение народа, мнение армии, взгляды Палат, но не мнение Нея. Герцог Отрантский назначает Массену, а не Нея командующим национальной гвардией. Поскольку маршала лишают возможности публично выступать, он берётся за перо. Фуше получает письмо Нея, в котором тот пытается очистить себя от наветов личных друзей Императора, обвиняющих его в ошибках при Ватерлоо. Фуше немедленно публикует письмо, потому что подобная антинаполеоновская литература, да ещё за столь известной подписью, должна отвратить некоторых неисправимых сторонников Императора от их идола. И действительно: «В данном послании не обойдён упрёками генералитет Наполеона. Письмо даёт истинную картину этой кошмарной битвы»{400} Для Фуше, подготавливающего возвращение короля, письмо Нея — настоящая находка. Военный авторитет Наполеона рушится окончательно, и Ней играет в этом далеко не последнюю роль. Приличия требовали от маршала не участвовать в подобных демаршах, но что значит честь, когда речь идёт о возможности спастись во время бури? Ней убеждает себя, что, по крайней мере, его собственные интересы совпадают с интересами страны.

30 июня, когда союзники стоят уже у ворот Парижа, Нею предоставляется последний случай выступить в пользу капитуляции без сопротивления, как говорится, «не вынимая шпаги из ножен». Архиканцлер Камбасерес пригласил его, а также нескольких членов Палаты пэров собраться, чтобы во время дружеской встречи спокойно обсудить создавшееся положение. Сульт, Мортье и Груши также высказываются за капитуляцию. Особенно старается Сульт, он стремится показать себя перед роялистами, расположение которых он надеется завоевать ещё раз. По общему мнению, армии Веллингтона и Блюхера могут одним решительным ударом завладеть столицей. Но маршал Лефевр, генералы Газан, де Лаборд и Дежан выступают за сопротивление. К моменту появления морского министра Декрэ дискуссия обостряется. Министр предлагает присутствующим пройти в зал заседаний. Встреча закончилась безрезультатно.{401}

1 июля все высшие офицеры, находившиеся в Париже, собраны временным правительством на военный совет. Среди них — Массена, Мортье, Удино, Макдональд, Сульт, Груши, Гувион Сен-Сир, иными словами, приглашены все, кроме… Нея. Он даже не получил никакого назначения ни в обороне Парижа, ни при отходе армии за Луару. Ней — пария! «Обвинённый в предательстве, — заявляет Коленкур, — он не будет в безопасности среди своих солдат». Это настойчивое напоминание, что ему следует… поскорее уехать, но маршал не спешит, полагая, что опасность пройдёт и что он с семьёй может оставаться в Париже. Эгле на коленях умоляет его немедленно бежать, мол, спасение ещё возможно, но Ней возмущается: «Кажется, мадам, вы спешите избавиться от меня!»{402} Тонкие манёвры Фуше для того, чтобы капитуляция Парижа прошла под его контролем, судьба Наполеона, возвращение Людовика XVIII — всего этого маршал Ней не замечает. Он ещё надеется, что его услуги понадобятся временному правительству, поэтому, когда 29 июня маршал обращается с письмом к герцогу Отрантскому, он всё ещё говорит о своем изгнании в сослагательном наклонении: «Особое положение, в котором я нахожусь в силу политических обстоятельств уже пятнадцать месяцев, без сомнения, заставит меня в случае возвращения Людовика XVIII с иностранными армиями расстаться с семьёй и уехать за границу. С сердцем, переполненным печалью, я уеду на землю свободы в Америку, чтобы там дождаться часа, когда моя страна сможет иметь правительство по своему выбору. Что может быть ужасней моей судьбы?! После двадцати трёх изнурительных и часто победоносных кампаний я вынужден сделать такой жестокий выбор. Я полагал, что, присоединяясь к Наполеону в момент его высадки с острова Эльба, действую в интересах Франции. По крайней мере, я чувствовал удовлетворение от того, что не позволил начаться гражданской войне в моей стране. Но при этом я заблуждался относительно Наполеона, человека, не достойного управлять Францией, человека, падение которого повлечёт многочисленные жертвы, неизбежные при проводимой им дьявольской политике. Я принадлежу к числу его жертв, не столько виновных, сколько несчастных».{403} Эти вызывающие жалость рыдания свидетельствуют — если подобные свидетельства ещё кому-то понадобятся — о его уме, о политической беспардонности, о мелочной приверженности к определённому социальному положению, которое рушится на глазах, вызывая отчаяние маршала. Нужно ли напоминать, что всего три месяца назад он говорил о Наполеоне, «человеке, не достойном управлять Францией», что «это единственный суверен, который может обеспечить счастье нашего любимого отечества»?