Принц Лестат - Энн Райс

– Я знаю, – кивнула Сиврейн, отвечая на мои невысказанные мысли. – И прекрасно это осознаю. Но, как я уже говорила, судьба этого существа уже предопределена. Маарет нашла сестру-близнеца, и в своем близнеце столкнулась с ничем, с пустотой – с откровенной неосмысленностью жизни – словом, со всем тем, с чем любой из нас вынужден рано или поздно столкнуться, а то и не один раз. Маарет не вынесла этого рокового столкновения. Она удалилась от дел своей смертной семьи и более никак ее не поддерживает. Трагедия ее неразумной сестры, Мекаре, поглотила ее. С Маарет покончено.

– Тогда вы отправляйтесь на сбор, – сказал я. – А я вернусь в Амазонию и займу место рядом с Маарет. Я успею добраться туда до того, как в том полушарии рассветет.

– Нет, этого тебе делать не должно, – раздался голос духа, Гремта, как и прежде, невозмутимо сидевшего по левую руку от Сиврейн. – Ты нужен на общем сборе, туда-то тебе и надлежит отправиться. Если же ты вернешься в убежище Маарет, она снова прогонит тебя силой, а не то и что похуже.

– Прости, – произнес я, мучительно стараясь оставаться в рамках вежливости, – а ты-то тут при чем?

– Я знал этого духа, Амеля. Знал за много тысяч лет до того, как он вступил в физический мир. Если бы он не пришел сюда, не слился с Акашей, я бы тоже никогда здесь не появился, не стал бы мастерить себе тело и расхаживать по земле в обличье смертного. Именно он подстрекнул меня ко всему этому – то, как он спустился в этот мир, обрел здесь плоть и кровь. Его пример – и собственная моя тяга к плоти и крови. Я последовал за ним сюда.

– Вот это откровение! – восхитился я. – И много ли, позволь спросить, других, тебе подобных, разгуливают по нашей земле, развлекаясь спектаклем?

– Я вовсе не развлекаюсь спектаклем, – парировал он. – И если есть на земле еще какие-либо выходцы из нашего царства, кому небезразлично все происходящее, они не дали мне знать о себе.

– Прекрати, пожалуйста, – попросила меня Сиврейн. – Все происходящее обретет для тебя больше смысла, если ты узнаешь, что твой собеседник – основатель Таламаски. Ты ведь знаешь, что такое Таламаска. Знаешь принципы этого ордена. Знаешь их высокие научные устремления. Знаешь их верность идеям. Ты любил Дэвида Тальбота и доверял ему еще в ту пору, когда он был главой Таламаски – он, смертный ученый, изо всех сил старавшийся быть твоим другом. Так вот, Гремт Страйкер Ноллис основал Таламаску – и это должно ответить на все твои вопросы о его характере. Иного слова, кроме «характер», я подобрать не могу. Не сомневайся в Гремте!

Я онемел.

Само собой, я всегда знал, что в сердце Таламаски кроется некая тайна из разряда сверхъестественного – но так никогда и не сумел допытаться, какая именно. Насколько мне было известно, Дэвид тоже ничего не знал. Как и Джесси, ставшая дочерью ордена задолго до того, как тетя Маарет причастила ее Крови.

– Поверь мне, – промолвил Гремт. – Сейчас я на вашей стороне. Я боюсь Амеля, всегда боялся его. Всегда страшился дня, когда он вырвется на свободу.

Я терпеливо слушал, но не проронил ни слова.

– Завтра на закате мы должны все вместе покинуть это пристанище, – сказала Сиврейн. – И я уверена, что встречу там тех, кто не уступает мне древностью и силой. Совершенно уверена. Конклав непременно притянет их всех, причем связав такими моральными ограничениями, какие я могу лишь одобрять и приветствовать. Возможно, иные уже там. Тогда-то мы и решим, как быть дальше.

– А тем временем, – негромко вставил я, – Маарет сражается со всем этим в одиночку.

Я изо всех сил старался изгнать из головы даже мимолетные образы вулкана Пакайя в Гватемале, где могла бесславно завершиться наша общая судьба.

Взгляд Сиврейн встретился с моим. Видела ли она?

«Ну разумеется, мне ведомы твои страхи – но стоит ли пугать всех остальных. Мы лишь делаем то, что должны».

– Маарет не примет помощи ни от кого, – сказал Гремт. – Я тоже обращался к ней. Все тщетно. Я знал ее, когда она была смертной. Разговаривал с ней, когда она была смертной. Я входил в число духов, внимавших ей. – Голос его звучал по-прежнему ровно, однако стал гораздо эмоциональнее, горячее – совсем как у настоящих людей. – И вот теперь, спустя столько лет, она не доверяет мне, не слушает меня. Она просто не в состоянии. Она полагает, что, причастившись Крови, утратила способность слышать духов. А духам, что стремятся обрести плоть, вот как я, она не доверяет. Я вызываю у нее лишь омерзение и страх. – Он умолк, словно ему было трудно продолжать. – Сам не знаю почему, но я всегда предчувствовал: когда-нибудь она отвернется от меня. И когда я стоял пред ней, когда признался, что это я – я, который…

Вот теперь он совсем не мог говорить.

В глазах его сверкали слезы. Сев на место, он сделал глубокий вдох и прижал к губам пальцы правой руки, молча стараясь успокоиться.

Почему все это так завораживало меня, так пленяло? Эмоции и чувства рождаются у нас в голове, а физическое тело их либо смягчает, либо усиливает. Так вот и могучий дух Гремта оживлял эмоциями искусственно сотворенную физическую оболочку, в которой он обитал, с которой стал одним целым. Меня тянуло к нему. Я ощущал: он не враг нам, он очень похож на нас – да, непостижимая тайна сам по себе, но все равно такой же, как мы.

– Мне надо к Маарет, – заявил я, начиная приподниматься. – Мое место рядом с ней. Вы все, конечно, отправляйтесь на сбор, но я полечу к ней.

– Сядь, – велела Габриэль.

Я замялся, но все же неохотно повиновался ей. Хотелось бы все же добраться до Амазонии заранее, чтобы иметь несколько часов в запасе.

– Есть и другие причины, почему тебе надлежит отправиться с нами, – продолжила Габриэль все тем же твердым голосом.

– Ой, можешь не перечислять, я и сам все знаю! – сердито фыркнул я. – Я им нужен. Молодняк взывает ко мне. Все поголовно возлагают на меня какие-то особые надежды. Арман с Луи ждут меня. Бенджи ждет меня. Я слышал эту песню миллион раз!

– Что ж, это все чистая правда, – промолвила Габриэль. – Мы – народ независимый и вспыльчивый, нам нужен харизматичный вождь – любой, какой только согласится встать у руля. Но есть и другие причины.

Она посмотрела на Сиврейн. Та кивнула. И Габриэль продолжила:

– Лестат, у тебя есть сын-смертный, юноша, не достигший еще двадцати лет. Его зовут Виктор, и он знает, что ты его отец. Он родился в лаборатории Фарида у смертной женщины по имени Фланнери Джилман. Теперь она тоже стала вампиром. Но твой сын не приобщен к Крови.

Молчание.

Я не то что говорить – думать не мог. Не мог рассуждать. Вид, верно, у меня сделался совсем невменяемый. Я потрясенно уставился на Габриэль, а потом на Сиврейн.

Никакими словами не выразить, что я испытывал. Никакими силами не мог бы я осознать весь масштаб того, что происходило не только в голове у меня, но и на сердце. Я знал, что взоры всех присутствующих устремлены на меня – но мне не было до этого никакого дела. Я смотрел на них, но на самом деле не видел их, для меня не существовало никого: ни Алессандры, что не сводила с меня глаз, ни Бьянки, сидевшей рядом с ней олицетворением сочувствия и печали. Ни Элени, взиравшей на меня со страхом, ни Эжени, что пряталась за подругу. Ни призрака, ни духа, на лицах которых тоже бушевали эмоции.

Сын. Смертный сын. Живой, дышащий сын – плоть от плоти моей. О, Фарид, Фарид! Должно быть, он с самого начала это планировал – вспомнить только ту полную соблазна спальню и доктора Фланнери Джилман, такую теплую, нежную, на все готовую. О, эти мягкие губы смертной, жаркие обнаженные руки…

Я оплодотворил ее! Мне и в голову никогда не приходила такая возможность. Ни на секунду!

Сиврейн телепатически передала мне полномасштабное изображение юноши.

В этом видении он смотрел мне прямо в глаза – молодой человек с совершенно моим угловатым лицом, коротким носом и непокорными белокурыми волосами. Голубые глаза тоже казались моими – но все же были не моими, а его собственными. Да, рот мой – чувственный и чуточку великоватый, однако начисто лишенный присущей мне жесткости. Несмотря на все сходство со мной – всего лишь красивый юноша, очень красивый. Лицо исчезло, сменившись целой вереницей коротких образов. Должно быть. Сиврейн как-то видела его лично. Он беззаботно шагал по американской улице, одетый в самую обычную одежду – джинсы, свитер, кроссовки. Здоровый, лучащийся счастьем юноша.

Боль. Невыразимая боль.

И совершенно не важно было, кто в этом или любом ином мире сейчас смотрит на меня, разглядывает меня, желая разделить со мной этот миг – или просто содрогается, видя мои мучения. Совершенно не важно. В минуты такой боли ты всегда одинок.

– Боюсь, тебя ждет еще одно потрясение, – промолвила Сиврейн.