Масон - А. Федоров

– Нет, Александр Георгиевич, – раздался спокойный голос Колесникова, – Семена Евгеньевича Пеньковского не пришили, а только поколотили, да так, что он сейчас с трудом мозги собирал в единый черепок.

Во взгляде следователя не было ничего милосердного, он полосовал ситуацию большим хирургическим ножом, словно патологоанатом.

– Институт экспериментальной медицины перестраивает его мышление на новый лад. Может быть, там ему вживят электроды и закрепят их на механический привод. Тогда энергия несчастного раба Божьего пойдет не на форс и самомнение, а на уважение всех людей. Он ведь, насколько я понял, отчаянный демагог, завистливый по отношению к тем, кто обогнал его в своем развитии… Но сейчас-то Пеньковский все еще плывет в "ладье жизни", словно зачарованный странник – дурак дураком и уши холодные!..

И тут в поле моего зрение попала лицо Верещагина: по нему текли слезы. Олег заговорил, голос моего друга был надтреснутым и прочувствованным. Кто бы мог подумать, что Верещагин столь подкован в мыслях и словах праведных. Однако это именно он, великий грешник, основательно умывшись слезами, произнес медленно, значительно, с расстановкой. "Закон Господа совершенен, укрепляет душу; откровение Господа верно, умудряет простых. Повеления Господа праведны, веселят сердце; заповедь Господа светла, просвещает очи. Страх Господень чист, пребывает вовек. Суды Господни – истина, все праведны" (Псалом 18: 8-10).

Да, все именно так и было. Видимо, что-то оставалось тайным для меня в биографии Верещагина. Но я и не собирался уж очень глубоко копаться в биографии моего друга.

Все о подробностях "двойного" покушения я узнал от Колесникова уже в машине, по пути следования на судебно-медицинское вскрытие. Оказывается трагическая сцена произошла на лестнице перед квартирой директора фонда. Колесников раскрыл черную кожаную папку, вытащил оттуда несколько ватманских листов бумаги – масштабные планы с деталями происшествия. К ним добавились и фотоснимки, привязанные особыми отметками к масштабному, развернутому плану. Все отвечало стандартной технике работы следственной группы на месте происшествия: планы и снимки были четкими, понятными, видео-элементы пронумерованы, приведена единая система измерений, вниз листка вынесены все условные обозначения. Чувствовалось, что трудились грамотные специалисты – это удобно для последующей работы следователям и приятно для доброго сердца. Я скользнул взглядом по подписям следователя и привлекаемых специалистов-криминалистов: стало ясно, что всем руководил лично Колесников. Значит капитан Иванова была оттеснена неведомыми силами от непосредственной работы на месте происшествия. Но, может быть, ей поручали разработку отдельных деталей, фрагментов следствия…

Сейчас я никак не мог вспомнить фамилию директора. Вертелось нечто похожее на формулу: "шулер – шуляк – шлак", потом эта звуковая ось передвинулась вправо, влево, слегка покачалась, встала поперек движения жизни. Что-то явно не то творится с моими мозгами!.. И тут же на подстежке выпирало и фиксировалось окончание звукового сочетания. Оно перемешивалось с фонирующим скрипом давно несмазанных колес деревенской телеги, бренчащей к тому же от ударов о кочки подвешенным к задней оси помятым ржавым железным ведром: "шкура – гордец – подлец". Звуковая гамма накрывалась мелкодрожащими звуками, относящимися, пожалуй, уже к тому стаду затравленных овец, что бежали, спотыкаясь и давя друг друга, за дребезжащей колымагой – то был хор сопровождения, состоящий из верных адептов-холуев. Заскрипело, заскреблось, зачавкало что-то мерзопакостное, но свойское, родственное директору, зовущее его к нововведениям и инновациям: "череда – чернозем – говно". Тут уж, верно, шел разговор о фамилиях заместителей директора. И вот я уловил семантику основного мотива, относящуюся к функциям всей компании сразу, скопом: "мелкий – мстительный – мудак"!.. Эти, как говорится, первые парни на деревне, с подкрашенными и подвитыми чубами, выбивающимися из-под кепчонок, лихо сдвинутых на затылок, поигрывают на гармониках пикантные мотивчики, куражатся где-то за околицей своих маленьких провинций… Но они забыли, что здесь-то Петербург, благородно принявший их в свои каменные объятия. Так следует и вести себя иначе, не по-деревенски, кончать с выкрутасами, идущими от неразвитого ума!..

Все как бы встало на свои места… Но меня лично такими простенькими маневрами неуравновешенной начальственной психики не проймешь!.. Последнее определение, без сомнения, относилось ко всей компании, ко всему "тайному обществу", сколоченному горе-директором. И я бросил пустую затею: ну, как тут установить и соотнести фамилии и имена – с отчествами.

Теперь плотно зафиксировались на фотографиях отменного качества, два трупа. Их скрюченные бездыханные формы тела, растерзанной одежды были "привязаны" к деталям общей обстановки. Я рассматривал материалы начала следствия, понимая, что становлюсь свидетелем всего лишь логического конца зарвавшихся идиотов…

Фотограф-криминалист расположил при съемке фотокамеру под прямым углом к продольной оси трупа, сделав снимки сверху и сбоку. Трупы были запечатлены камерой с широкоугольным объективом и дополнены снимками, выполненными панорамным способом. Картина действия взрыва впечатляла. В папке оказалась куча снимков различных деталей осмотра, в том числе и развешанные по перилам лестницы кишки пострадавших, плоть, влепленная силой взрыва в штукатурку стен и ступеней. Но я не стал копать так глубоко общую информацию. В моей голове свербила и скребла одна занятная мысль: "Почему же два человека, поднимающиеся по лестнице в одну и туже квартиру, оказываются на разных лестничных площадках, где каждого порознь настигает железная дверь?"…

Может быть, их по-разному раскидала взрывная волна? Но непосредственной причиной смерти оказался для обоих удар тяжелой железной дверью, сорванной с петель. Однако меня не покидало предчувствие какой-то управляемой, режиссируемой драмы: казалось, что второй субъект, то есть Гордиевский, как бы намеренно хоронился за поворотом лестничного марша, специально отстав для этого от директора ровно на один пролет. Он, скорее всего, предвидел взрыв. Первому и только единственному как раз и должна была вдруг взбесившаяся дверь снести, сплющить в лепешку голову в момент вставления ключа в замочную скважину. Эта самая дверь отбросила его через весь лестничный марш и прижала, впечатала в противоположную от дверей квартиры стенку.

Все это время Гордиевский скрючившись, низко опустив голову, охранял себя, ждал окончания событий. Но дверь срикошетила от удара о стену, не управлялась в тот момент разумом. Она, ведомая только законами физики, планеметрии, перевернулась в воздухе и острым краем, словно беспощадный томагавк, вонзилась в затылочную область черепа начальника юридической службы Территориального фонда обязательного медицинского грабежа…

Сдавалось мне, что наш трагикомический, театрально-медицинский, никому не нужный и не приносящий пользы фонд, наконец-то переродился во что-то весомое и зримое, принесшее пользу обществу хотя бы тем, что уничтожил двух мерзавцев сразу, как мух, вольготно жирующих на чужом пироге.

Я не только просчитывал механизм действия этой "великой двери", умеющей одновременно наказывать и "жертву", и "организатора покушения". Но я чувствовал, воспринимал даже на интуитивном уровне модель и реальных событий, и творческих заготовок организаторов действия. Меня только смущало неведенье того, кто же является главным режиссером событий?..

Мне показалось, что не стоит делиться своими первыми соображениями с Колесниковым и выпытывать у него "милицейское мнение". Вспомнились слова доцента Быстрова Сергея Никодимыча (тогда он был еще только доцентом, позже стал и профессором), читавшего в мою бытность студентом курс судебной медицины: "Не спешите сорить выводами на этапе криминалистической экспертизы, полагайтесь на результаты вскрытия трупа – вы врачи, а не ищейки". Фамилия "Быстров" еще ни о чем не говорила: в жизни и профессии будущий профессор как раз был весьма медлительным и обстоятельным человеком. К своей докторской диссертации он шел медленным шагом в течение двадцати лет. Профессор изучал особенности патоморфоза смерти от утопления новорожденных детей. Для столь благородной миссии в лабораторных условиях Быстров топил, затем вскрыл и изучил патологоанатомические данные сотен несчастных котят. Котят ему таскали верные лаборанты со всего города.

Я хорошо помнил этих маленьких котят-пушистиков, разномастных, беззащитных, просящих ласки и пищи, но приговоренных сильными людьми к смерти. Ученые удовлетворяли собственное любопытство, поиск научного "остепенения", так необходимого для карьеры, ценой жизни Божьих тварей. У меня неоднократно возникало желание утопить самого доцента-садиста и всю его лаборантскую свору – мучителей беззащитных котят. Еще в студенческие годы я полагал, что за эксперименты, за "острый опыт" должны расплачиваться те существа, ради которых приносится жертва черной расправы. Ты хочешь помочь людям, себе – так и терзай самих людей. Причем же здесь животные?..