Заколдованная усадьба - Валерий Лозинский

- Кирила начал! Он меня изувечил!

- Кто первый ударил?

- Гаврила меня!

- Гаврила тебя, пст, тихо! Ни слова больше!

Тут судья остановился и раздул ноздри, как бы одновременно принюхиваясь к жирному жареному гусю и к фаршированному поросенку.

Фацуля чешет затылок. «Плохо!» - думает.

Герега покачивает головой. «Нехорошо!» - вздыхает.

- А кто кончил? - далее спрашивает судья.

- Кирила!

- Я, милостивый судья, только оттолкнул его.

- Нет! Ни слова больше! Гаврила начал, Кирила кончил. Кирила кончил, Гаврила начал… - продолжает размышлять судья.

И снова он замер на месте и пожевал губами, словно одним углом рта смаковал гуся с яблоками, а другим хрустящую кожицу поросенка.

- За дверь оба! - скомандовал он наконец.

Гаврила и Кирила низко поклонились и вышли из канцелярии.

Первый остался в сенях, другой прошмыгнул на кухню и вытряхнул из мешка поросенка прямо в руки судейши.

Судья остался вдвоем со своим актуарием.

- Пишите, пан Хохелька: Per mandatum! - повелел почтенный слуга Фемиды и, верно, для успокоения своей слишком деликатной совести, буркнул вполголоса:

- И гуси останутся, и поросенок отправится в хлев.

К несчастью. Хохелька, навострив уши, которые длиной соперничали с его воротничками, принял эти слова за вступление к письменному распоряжению и несколькими росчерками пера запечатлел их на бумаге.

- Готово! - произнес он, ставя точку.

- Что готово?

- Поросенок!

- Какой поросенок? - закричал Гонголевский, забывший о произнесенном им вслух монологе.

- Так вы же диктовали.

- Что?

Хохелька, оскорбленный в своем достоинстве, приблизил к глазам бумагу н громко прочитал:

- «И гуси останутся, и поросенок отправится в хлев».

- Осел! - заорал мандатарий, хватаясь за голову.

- Осел? Пан судья продиктовали «поросенок», ничего, я сейчас исправлю.

И, послюнявив палец, он стер рокового поросенка и уже нацелился поставить вместо него осла.

Судья в бешенстве подскочил к Хохельке, выхватил у него из-под носа злосчастную бумагу, смял ее и разорвал на мелкие клочки. Хохелька только плечами пожал как человек, невинно подвергшийся гонению, и продолжал спокойно сидеть на месте.

- Мандатарием вы тогда станете, голубчик мой, когда я стану епископом,- с величайшим возмущением выкрикнул Гонголевский.

- Вы забыли, пан судья, что у меня уже сдан экзамен на мандатария, - возразил оскорбленный актуарий, он же поэт, - а что до экзамена на полицейского судью...

Гонголевский только рукой махнул.

- Возьмите другой лист! - приказал он.

Хохелька с чиновничьей флегмой и важностью взял чистый лист серой бумаги; в сильном запале он с размахом обмакнул перо в чернильницу, вместимостью в кварту, которую полицейский, мастер на все руки, сделал из старой разбитой бутылки, обрезав ее шнурком в холодной воде.

Мандатарий принял позу Юлия Цезаря, диктующего сразу семи секретарям.

- Пишите,- сказал он.

Хохелька рассек пером воздух. Начальство диктовало: «Войту в Опарках! Приказываю немедленно помирить Гаврилу Фацулю и Кирилу Герегу. В случае невыполнения - двадцать пять палочных ударов.

Доминиум Жвиров, 26 октября 1845 г.».

- Пятый! - повторил Хохелька с торжествующим видом и протянул перо судье.

Гонголевский взял в руки перо и начертал свое имя с обычными выкрутасами и непременным добавлением своих титулов по-немецки.

- Гаврила! Кирила! - позвал он наконец, поворотясь к двери.

Оба вошли, и судья, даже не глядя на них, подал им сложенный лист бумаги.

- Войту! - бросил он небрежно.

Мужики потянулись к бумаге, но более проворный Кирила опередил противника и унес неоценимое сокровище. И в самом деле такой приговор можно назвать сокровищем. Сам Соломон позавидовал бы ему!

Только жалобщики убрались, и судья, утомленный вершением правосудия, вздохнул полной грудью и собрался прилечь на диванчике, как у крыльца раздалось тарахтение брички.

- Пан Жахлевич! - выкрикнул Гонголевский и радостно побежал встречать гостя.

Хохелька с ожесточением подтянул свои воротнички.

- Попробуй, выдержи у такого неотесанного грубияна! - пробормотал он и, взяв шапку, выскользнул за дверь.

Мандатарий проводил Жахлевича в канцелярию; едва скрипнула дверь, захлопнутая Хохелькой, он схватил своего гостя за руку и торопливо спросил:

- Ну, как дела?

- Превосходно!

- Превосходно! - повторил мандатарий, потирая руки.

- Не позже, чем через десять дней студентика уже не будет в имении!

- Может ли это быть!

- Послезавтра приедет судебный исполнитель.

- Сюда?

- Он первым делом выслушает возражения противной стороны или так называемые эксцепции нынешнего владельца.

- А поскольку возражения эти будут бездоказательными…

- Что, после тридцати данных под присягой свидетельств, можно предвидеть заранее,- продолжил Жахлевич.

- Тогда…

- Судебный исполнитель признает завещание недействительным, а право наследования еще до окончательного решения признает за самым близким естественным наследником…

- Его сиятельством графом Зыгмунтом Жвирским.

- Теперешний же владелец с его претензиями, протестами и апелляцией…

- Получит по заслугам! - добавил Гонголевский и щелкнул пальцами.

- Amen,- заключил Жахлевич и склонил голову на грудь.

В эту минуту у крыльца раздался топот копыт.

- Вот те и на! - крикнул мандатарий, подскочив к окну.- Катилина!

Жахлевич вздрогнул.

- Катилина? - машинально повторил он и схватился за шапку.

- Я не хочу, чтобы он меня здесь застал,- шепнул Жахлевич хозяину.

- Поздно. Вот он уже идет! - воскликнул мандатарий, направляясь к двери.

- Идет!

В самом деле в сенях уже слышались быстрые и громкие шаги.

Жахлевич как вьюн закружился по комнате.

- Спрячусь! - прошептал он.

И сразу нашел вожделенное укрытие.

В углу между двумя канцелярскими шкафами