Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева - Владислав Зубок

Доклад повторял обвинения, высказанные в лицо Хрущеву на заседании Президиума ЦК 13 октября 1964 г. Александром Шелепиным. Видимо, Полянский и некоторые другие члены Президиума готовились к атаке на Хрущева на пленуме партии в случае, если Хрущев, как это было в июне 1957 г., попытается удержаться у власти. Однако советский руководитель сдался без борьбы, и пленум ЦК утвердил отставку Хрущева без обсуждения ошибок в его внешнеполитической деятельности{729}. Очень скоро выяснилось, что среди новых руководителей не было единства мнений по вопросам международной политики. И хотя все они были согласны с тем, что хрущевская политика ядерного шантажа закончилась провалом, договориться о курсе, который лучше отвечает международным интересам СССР, им было чрезвычайно сложно.

В области внешней политики новые правители чувствовали себя еще неуверенней, чем подручные Сталина десять лет назад. Первый секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев, председатель Совета министров СССР Алексей Косыгин и председатель Верховного Совета СССР Николай Подгорный обладали весьма незначительным опытом в вопросах дипломатии и международной безопасности{730}. Министр иностранных дел Андрей Громыко, министр обороны Родион Малиновский и председатель КГБ Владимир Семичастный даже не являлись членами Президиума и не имели достаточного веса в процессе принятия политических решений. Анастас Микоян, который оставался на руководящей должности до ноября 1965 г., вспоминал, что «уровень ведения заседаний и обсуждений на Президиуме заметно понизился». Иногда «высказывались совершенно сумасбродные идеи, а Брежнев и некоторые другие просто не понимали по-настоящему, какие последствия могли бы быть»{731}.

Первоначально роль лидера в международных делах досталась «по должности» премьеру Косыгину, до этого занятого исключительно экономическими вопросами{732}. За первые три года в новой должности Косыгин добился определенной известности и даже авторитета в мире. С августа 1965 по январь 1966 г. Косыгин успешно действовал в качестве посредника между Индией и Пакистаном, находившихся на грани войны. Косыгин озвучивал советские предложения по контролю над вооружениями. Однако чувствовалось, что для Косыгина разъезды по миру и выступления на мировых форумах являются обузой — у него так и не выработался вкус к международной политике. Прошедшему школу «красных директоров» в 30-е и 40-е гг. Косыгину было трудно расстаться с взглядами и убеждениями людей своего круга — руководителей крупных промышленных предприятий, выдвинувшихся при Сталине. На первое место Косыгин ставил военно-промышленную мощь: он верил, что советская система рано или поздно добьется преимущества перед Западом. Он также считал, что Советский Союз должен выполять свой моральный долг, возглавляя коммунистические и прогрессивные силы в борьбе с западным империализмом и оплачивая связанные с этим расходы. Раскол между Советским Союзом и КНР был большим ударом для Косыгина, он долго отказывался считать этот раскол непреодолимым. В узком кругу он говорил: «Мы — коммунисты, и они — коммунисты, и не может быть, чтобы не смогли договориться, глядя друг другу в глаза!»{733}.

Внимание мировых средств массовой информации и зарубежных комментаторов в этот период привлекала также фигура Александра Шелепина, который после ухода Хрущева проявлял большую активность в области внешней политики. Выпускник московского Института философии, литературы и истории (ИФЛИ), Шелепин, в отличие от большинства членов высшего руководства, был человеком хорошо образованным. Вместе с тем он оставался поклонником сталинских методов руководства. При Сталине Шелепин сделал карьеру в комсомоле, а при Хрущеве перешел из комсомольского аппарата на должность председателя КГБ, откуда попал в Секретариат и Президиум ЦК. За Шелепиным шла группа молодых и амбициозных аппаратчиков, хотя слухи о влиянии «шелепинской группировки» оказались сильно преувеличены. Крутой и решительный Шелепин нажил себе больше врагов, чем друзей{734}.

Как мы уже видели, Шелепин и близкий к нему по духу Полянский выступили в октябре 1964 г. с наиболее аргументированной и подробной критикой деятельности Хрущева. Судя по этой критике, Шелепину хотелось вернуть советскую внешнюю и внутреннюю политику в русло твердого курса в рамках прежней революционно-имперской парадигмы, с упором на великодержавность, авторитет вождя и военную мощь. Поначалу никто из нового руководства ему не возражал. Несмотря на то что большинство в Президиуме, начиная с 1955 г., поддерживало Хрущева против Молотова, на самом деле их взгляды на мир были даже более догматичными, чем взгляды «железного Вячеслава», хотя бы в силу их слабого представления о международных реалиях{735}.

Политическое руководство страны, пришедшее на смену Хрущеву, смотрело на мир через призму опыта, полученного в годы правления Сталина. Устинов, Брежнев, Подгорный и другие из числа новых правителей восхищались покойным вождем и считали, что без его руководства победа СССР в войне с Германией была бы невозможна. Они не подвергали сомнению курс на новую мобилизацию и перевооружение, взятый генералиссимусом в начале холодной войны. Вся их деятельность протекала в рамках сталинской линии на строительство сверхдержавы, способной противостоять США. Начатый Хрущевым процесс разоблачения культа личности Сталина был воспринят этими людьми как потрясение основ, разрушение усвоенной картины мира. С их точки зрения, страна осталась без веры в прошлое, без веры в вождя, и это несло угрозу власти партаппарата. Сами они не были способны выстроить новую систему власти и реформировать идеологию. Еще Сталин, знавший свои кадры как никто другой, выразил опасение, что следующее за ним поколение советской номенклатуры будет плохо подготовленным к политическому руководству. По его словам, политический класс, заменивший или уничтоживший старых большевиков, слишком занят «практической работой и строительством» и марксизм изучает «по брошюрам». А поколение партийных и государственных чиновников, пришедшее следом, по оценке Сталина, подготовлено в еще меньшей степени. Большинство из них воспитывается на памфлетах, газетных статьях и цитатах. «Если и дальше так пойдет, — заключил Сталин, — люди могут деградировать. Это будет означать смерть [коммунизма]». Сталин полагал, что будущие партийные руководители должны сочетать политическую практику с теоретическим видением. Надо заметить, что сам вождь не только не видел себе замены, но и немало сделал, чтобы уничтожить потенциальных политических лидеров в своем окружении{736}.

Как бы то ни было, после Сталина и Хрущева в Кремле не осталось ни одного волевого человека со стратегическим видением. Главный теоретик в новом руководстве — Михаил Суслов — был сухим догматиком без политического таланта. Люди, сменившие Хрущева, были заложниками созданных до них системы, институтов и воззрений, которыми они пользовались. Их уже не вдохновляла вера в коммунистическую идею и страсть революционных преобразований. Этих людей объединял их жизненный опыт, который сложился при Сталине и служил для них щитом от новых, неортодоксальных подходов. Вместе с тем ортодоксия этих людей проявлялась по-разному во внутренней и внешней политике{737}.

Во внутренней политике многие из «коллективного руководства» выступали за то, чтобы заморозить «оттепель», задавить инакомыслие в культуре, запретить либеральные направления в литературе и искусстве. Внутри страны назревала реабилитация вождя всех народов и его политики. Даже смена партийных вывесок напоминала о сталинских временах: Брежнев сменил титул первого секретаря партии на титул генерального секретаря, как это было при Сталине. Высший партийный орган, с 1952 по 1964 г. именовавшийся Президиумом ЦК КПСС, опять превратился в Политбюро. Снова начала набирать обороты политика русификации в республиках СССР, возобновились парады Победы на Красной площади, и возобновилась пропаганда милитаризма. В Москве, Ленинграде и Киеве интеллигенты-евреи ждали начала очередной антисемитской кампании{738}.

Новые руководители посмеивались над неудачными и безграмотными попытками Хрущева внести свой вклад в марксистско-ленинскую науку, особенно над его «редакцией» Программы КПСС. Но сами они страдали от странного комплекса идеологической неполноценности. Иными словами, они опасались, что их собственный недостаток образования и отсутствие глубоких теоретических знаний в вопросах «высокой политики» может каким-то образом завести их не туда, куда надо. Решать, что есть «правильно с идеологической точки зрения», Брежнев и другие члены Политбюро поручили Михаилу Суслову, хорошо знавшему «Краткий курс истории ВКП(б)» и классику марксизма-ленинизма. Все служебные записки по международным проблемам вначале должны были проходить через фильтры идеологического аппарата ЦК КПСС, которым управлял Суслов со своими идеологами. В основном это были выходцы из глубинки, не отличавшиеся широким кругозором. Некоторые из этих людей (как, например, завотделом науки С. П. Трапезников, руководивший отделом пропаганды и агитации В. Т. Степаков и помощник генерального секретаря В. А. Голиков) были давними друзьями Брежнева и разбирались разве что в колхозно-совхозной системе сельского хозяйства. Внутри страны они придерживались великодержавных и сталинистских взглядов.