Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева - Владислав Зубок

В группу референтов Брежнева входил также и его помощник Андрей Александров-Агентов, филолог и опытный дипломат-европеист. Свою карьеру он начал помощником знаменитого полпреда в Швеции Александры Коллонтай, а затем работал в аппарате Громыко. Александров-Агентов являлся убежденным последователем марксистско-ленинской теории и веровал в международное коммунистическое движение, но в вопросах международной политики он не ориентировался на идеологические штампы. Как заметил работавший с ним Черняев, он «считал, что realpolitik работает на наше коммунистическое будущее»{776}.

Ранним наставником Брежнева в международных делах был министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко — дипломат высокого класса. К сожалению, Громыко, работавший многие годы под Сталиным, Молотовым и Вышинским, отличался почти раболепной исполнительностью: «всякий раз он добросовестно выражал и осуществлял идеи и установки руководителя, которому служил в данный момент»{777}. В то же время он не терпел, когда во внешнюю политику подмешивалась идеология. Его идеалом была сталинская дипломатия Большой тройки, переговорный стиль Сталина и Молотова на встречах в верхах в Тегеране, Ялте и Потсдаме. Основной целью Громыко было добиться от западных держав признания новых границ СССР и его сателлитов в Европе, прежде всего границ ГДР с Западной Германией и Польшей. Следующей по важности целью он считал жесткий торг и достижение политических договоренностей с Соединенными Штатами. В докладной записке о международном положении, составленной в январе 1967 г. для Политбюро ЦК КПСС, Громыко утверждал: «В целом состояние международной напряженности не отвечает государственным интересам СССР и дружественных ему стран. Строительство социализма и развитие экономики требуют поддержания мира. В обстановке разрядки легче добиваться укрепления и расширения позиций СССР в мире»{778}.

В этом же документе подчеркивалось, что в капиталистических странах происходят многообещающие события. Особенно обнадеживало Громыко то, что правительства западных государств повернулись лицом к разрядке. И хотя шла война во Вьетнаме, Громыко и другие советские дипломаты, в том числе посол СССР в Вашингтоне Анатолий Добрынин и руководитель отдела США в Министерстве иностранных дел Георгий Корниенко, поддерживали идею переговоров с администрацией Джонсона{779}. Постепенно и сам Брежнев стал понимать, что политика разрядки и переговоры с капиталистическими державами — это кратчайший путь к тому, чтобы стать успешным государственным деятелем и получить международное признание. Однако понадобилось несколько лет, отмеченных рядом кризисов и потрясений в Европе и Азии, чтобы советско-американские переговоры начали давать ощутимые результаты.

«Я искренне хочу мира»

Из всех кризисных событий того времени главным и поворотным моментом для Брежнева стали события в Чехословакии весной и летом 1968 г. Именно они заставили его обратить самое серьезное внимание на международные отношения. Процесс либерализации, получивший название Пражской весны, стремительно набирал силу и грозил Брежневу самыми неприятными последствиями. Он как руководитель КПСС нес персональную ответственность за сохранение «единства социалистического лагеря», а вместе с ним и военного присутствия СССР в Центральной Европе. «Потеря» Чехословакии была бы смертельным ударом для того и другого: эта страна наряду с Польшей и ГДР имела исключительное стратегическое значение, а также обладала развитой военной промышленностью и урановыми рудниками{780}. Подобно администрации Джонсона в США, опасавшейся «эффекта домино» в случае падения Южного Вьетнама, советское руководство боялось цепной реакции в странах Восточной Европы. Эти опасения имели под собой почву, учитывая опыт массовых движений против советского присутствия в Польше и Венгрии в 1956 г., упорный нейтралитет Югославии, явное дистанцирование Румынии от СССР после 1962 г. и далекую от стабильности обстановку в ГДР{781}. В случае подобной катастрофы вина за это падала на Брежнева. Всем было известно, что инициатор либеральных преобразований в Чехословакии Александр Дубчек стал генеральным секретарем правящей партии в январе 1968 г. при молчаливой поддержке руководителя КПСС. Мало того, что Леонид Ильич отказал в поддержке Антонину Новотному, много лет руководившему страной. Он еще и одобрил «Программу действий», предложенную новым руководством КПЧ. Первый секретарь ЦК компартии Украины Петр Шелест считал, что Пражская весна стала возможной именно из-за «гнилого либерализма» Брежнева. По мере того как нарастали события в ЧССР, некоторые руководители стран — участниц Организации Варшавского договора — Гомулка в Польше и Ульбрихт в ГДР — все настойчивее выступали за ввод войск в Чехословакию и открыто критиковали Брежнева за чрезмерную эмоциональность, политическую наивность и нерешительность{782}.

Отчасти они были правы. Миролюбивый по характеру Брежнев не мог решиться на военную интервенцию. Как вспоминал один из очевидцев событий, даже летом 1968 г. в здании ЦК КПСС в Москве царила неразбериха — мнения аппаратчиков разделились. Одни кричали во все горло: «Нельзя посылать танки в Чехословакию!», другие: «Пора направить танки и прикончить этот бардак!». Судя по архивным документам, Брежнев в течение всего кризиса не терял надежды избежать «крайних мер», т. е. военного вторжения. Он рассчитывал, что под сильным политически давлением Дубчек и чехословацкое руководство сами свернут реформы{783}. К тому же Леонид Ильич опасался, что советское вторжение вызовет ответ со стороны НАТО и приведет к войне в Европе. Однако Пражская весна продолжалась, и надо было принимать решение. Нерешительность Брежнева все больше бросалась в глаза. Те, кто наблюдал за ним в этот период, часто видели его потерянным, неуверенным в себе, с дрожащими руками. В частном разговоре со своим помощником по международным делам Александровым-Агентовым Брежнев как-то откровенно признался: «Ты не смотри, Андрей, что я такой мягкий. Если надо, я так дам, что не знаю, как тот, кому я дал, а сам я после этого три дня больной». По некоторым свидетельствам, в 1968 г. Брежнев потерял сон и начал принимать сильнодействующие виды снотворного, чтобы снимать напряжение. Позже это станет привычкой и перерастет в пагубную зависимость{784}.

26-27 июля Политбюро под председательством Брежнева приняло решение определить предварительную дату введения войск в Чехословакию. Тем не менее советская сторона продолжала вести переговоры с Дубчеком и чехословацким руководством. Брежнев вместе с остальными советскими руководителями пытался запугать Сашу, как звали Александра Дубчека в Москве. Убедившись, что эти попытки не дают результата, кремлевское руководство после нескольких месяцев проволочек сделало роковой выбор: 21 августа вооруженные силы СССР и других стран — участниц Организации Варшавского договора (за исключением Румынии) оккупировали Чехословакию{785}.

Особую поддержку Брежневу во время чехословацкого кризиса оказывали два человека. Министр иностранных дел Андрей Громыко помог Брежневу преодолеть опасения о возможной конфронтации с Западом из-за Чехословакии. На заседании Политбюро Громыко сказал: «Сейчас международная обстановка такова, что крайние меры не могут вызвать обострения, большой войны не будет. Но если мы действительно упустим Чехословакию, то соблазн великий для других. Если сохраним Чехословакию, это укрепит нас»{786}. Юрий Андропов, назначенный Брежневым на пост председателя КГБ в 1967 г., задействовал все ресурсы этого ведомства, чтобы обосновать вторжение. В своих докладах на Политбюро Андропов указывал, что альтернативы оккупации нет. По его инструкции оперативники КГБ подтасовывали факты, изображая мирные реформы в Чехословакии как подготовку к вооруженному мятежу, наподобие венгерского восстания в 1956 г. Поскольку Андропов был в то время послом в Будапеште, его мнение теперь было особенно значимо для политического руководства{787}.

Чехословацкие события позволили Брежневу пройти ускоренный курс по кризисному реагированию и анализу международной ситуации. Он воспрянул духом, когда худшие опасения после вторжения в Чехословакию не подтвердились: США и Западная Европа даже не ввели санкций против СССР. Более того, руководители западных стран вели себя так, как будто ничего не произошло, что означало политическую победу Советского Союза. «Единство соцлагеря» было спасено, и в Кремле недавняя неуверенность сменилась победной эйфорией. В сентябре 1968 г. Громыко докладывал членам Политбюро: «Решимость, с которой Советский Союз действовал в вопросах Чехословакии, вынудила американских руководителей более трезво взвешивать свои возможности в этом районе и вновь убедила в решимости руководства нашей страны, когда речь заходит об отстаивании жизненных интересов СССР»{788}. В кругу своих подчиненных министр говорил с еще большим оптимизмом: «Смотрите, товарищи, как за последние годы радикально переменилось соотношение сил в мире. Ведь не так давно мы были вынуждены вновь и вновь прикидывать на Политбюро, прежде чем предпринимать какой-либо внешнеполитический шаг, какова будет реакция США, что сделает Франция. Эти времена закончились. Если мы считаем, что что-либо надо обязательно сделать в интересах Советского Союза, мы это делаем, а потом изучаем их реакцию. Наша внешняя политика осуществляется сейчас в принципиально новой обстановке подлинного равновесия сил. Мы стали действительно великой державой…»{789}.