Чёрная стая - Ольга Игоревна Сословская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Изысканно одетая парижская публика у «Прокопа» с некоторым недоумением наблюдала разношерстную компанию. Мельчинский, по недостатку средств облаченный в парадный генеральский мундир, Вилли, сияющий золотыми прусскими эполетами, Клерхен, в светлом летнем пальто и модном капоре, подозрительно напоминающем уланскую шапку, на стриженой головке, Войцех и Дитрих в дурно сидящих сюртуках из магазина готового платья.
— В Альтенбурге не хуже шьют, — патриотически заявил Дитрих, — я лучше в Тюрингии деньги тратить буду.
— Что ты называешь «не хуже»? — возмутился Войцех. — Вот эти смирительные рубашки, в которых ни повернуться, ни чихнуть? Я дома кунтуш носить буду. Красиво и удобно.
— Тулуп, — язвительно заметила Клара, наслышанная о русской зиме двенадцатого года, — в нем не соскучишься.
— Да ладно вам, — примирительно улыбнулся Эрлих, — не мундиром солдат славен, а честью мундира.
Клерхен едва заметно поджала губы. Ганс выхлопотал у начальства поручение в Париж по какому-то пустячному делу и за столом сидел в черном. О невесте он, то ли по недомыслию, то ли, наоборот, по тонкому расчету не позаботился, и девушке пришлось переодеваться в штатское.
— Щербинку на столешнице видите? — Витольд решил перевести тему, во избежание семейной сцены между господами корнетами. — Это Марат рукояткой пистолета отбил. Он тут с Робеспьером и Дантоном любил сиживать, пока они между собой не пересобачились.
— Вольтер и Дидро тоже любили, — кивнул Вилли, — да только Бонапарт их всех переплюнул. Треуголкой за обед расплатился, еще в юности. Теперь вон в витрине лежит, можете полюбоваться.
— Стану я его треуголкой любоваться, — фыркнул Витольд, залпом опрокидывая рюмку коньяку, — Францию опозорил, Польшу предал, свободу растоптал. Тоже мне, пример выискался.
— А кто пример? — заинтересованно спросил Дитрих.
— Есть такой, — Войцех вдруг задумался и резко обернулся к Витольду, — надо бы слова поменять.
— Ты о чем? — недоуменно спросил Витольд.
— Jeszcze Polska nie zgin??a, Kiedy my?yjemy, — напел Войцех тихо, — вот Бонапарте там явно лишний.
— Чудесная мелодия, — заметил Дитрих, — о чем это?
— Еще Польша не погибла, пока мы живем, — перевел на французский Витольд, — все, что взято вражьей силой, саблями вернем.
— Это о нас, — усмехнулся Вилли, — мы и есть вражья сила.
— Не мы! — Клерхен сверкнула глазами. — Не я и не ты. Как можно воевать за свою свободу, попирая чужую? Войцех, Витольд, давайте вместе споем. Давайте выпьем за Польшу, великую, равную, свободную. Назло тиранам!
И юные голоса подхватили «Мазурек», здесь, в самом центре Парижа, в кафе, где в жарких спорах и пламенных речах ковались надежды Европы на свободу, равенство и братство, попранные, но не забытые.
— Вислу перейдем и Варту, чтоб поляками нам быть, дал пример нам… — Витольд споткнулся на слове, поглядел на улыбнувшегося Войцеха.
— Дал пример нам пан Тадеуш, — Войцех не дал сбиться ритму, — мы сумеем победить.
— Марш, марш, Домбровский! — подхватили припев друзья.
Публика в кафе зашумела, кто-то в спешке подзывал официанта, чтобы расплатиться и скрыться от греха подальше, кто-то притопывал ногой в такт, кто-то неодобрительно хмурился.
Со стороны Рю де ля Комеди показалась троица казаков, окруженных цветником ветреных демуазелек в ярких шляпках. Заслышав песню, они стряхнули с себя назойливых девиц и, на бегу обнажая сабли, кинулись к веранде кафе.
— Маааалчаааать! — заорал чернобородый казак в папахе с красным верхом. — Ляхи недобитые! Бей их, ребята!
Дальнейшие события развивались одновременно и с быстротой молнии.
Войцех вскочил с места, опрокинув столик, и бросился к казаку. Сабли на боку не обнаружилось, и Шемет, зарычав и оскалив зубы, скрюченными пальцами вцепился в горло давнему врагу.
Клара, в обрызганном коньяком пальто, повисла на плечах Войцеха, Мельчинский, обнажив шпагу, теснил приятелей бородача. Ганс, Вилли и Дитрих пытались разнять дерущихся.
Швейцар засвистел, и из переулка показался патруль Национальной гвардии, тут же окруживший место происшествия.
— Шемет! Шемет! — на пределе легких заорала Клерхен. — Вернись! Вернись, кому говорю!
Войцех пошатнулся и выпустил уже начинающего синеть казака. На лбу выступила испарина, язык заплетался.
— Это он! Витольд! Это он!
Мельчинский немедля сообразил, кого имеет в виду Шемет. Он обернулся к стражам порядка и спокойным голосом потребовал:
— Арестуйте этого человека, господа. Я, генерал Мельчинский, заявляю, что он разбойник и дезертир, и моя сестра, на чью жизнь он покушался, может это подтвердить.
— А офицеры Гродненского гусарского полка могут подтвердить, что этот человек предательски убил одного из них, будучи в рядах русской армии в битве под Полоцком, — добавил уже начавший приходить в себя Войцех.
— Мусью женераль, — на ломаном французском залепетал казак, — это недоразумение, их благородие обознамшись.
— И давно ты французский выучил, мерзавец? — спросил Войцех сквозь зубы. — Уж не у мародеров ли уроки брал?
— Пришлый он, ваше благородие, — обрадованный русской речью приятель казака вступил в разговор, — уже под Парижем к нашему полку явился, сказался из плену сбежавшим. Ну, мы и приняли, как же своих не принять-то?
— Своих? — в глазах Шемета снова блеснул синий огонь. — Мой он! Мой!
Клара заслонила собой казака, которого крепко держали за руки Дитрих и Витольд.
— Не твой! — воскликнула девушка, глядя Войцеху в глаза. — Слышишь, не твой! Он товарищей своих предал, не только тебя. Им его и судить.
— Вот это верно, — согласился Мельчинский, — под суд дезертира. Гродненский полк недалеко стоит, я съезжу, свидетелей привезу. Кого звать-то, Войтусь?
— Глебова, — прохрипел Шемет, с трудом удерживая себя в руках. — Если жив еще. Он со мной был, когда этот мерзавец в бега пустился. А Линусю не зови, ей и так сейчас нелегко. Потом расскажем, как все закончится.
* * *
Казака сдали на руки Национальной гвардии, и Мельчинский, с тревогой оглядев Войцеха, которого все еще трясло от пережитого, потащил его к Линусе. К тому времени, как фиакр довез их в Пасси, Шемета уже била нервная горячка и в постель его укладывали втроем, с трудом содрав с него сюртук и башмаки. Каролина просидела у изголовья, держа его за руку, пока он не забылся тревожным тяжелым сном, а после легла рядом, крепко прижимая к себе пылающее болезненным жаром мятущееся тело.
* * *
Темнота пахла рыхлой землей, прелыми прошлогодними листьями и тухлой кровью. Войцех заворочался, но
