Дань псам - Стивен Эриксон

Увидев, что она готова, Дергунчик поднял импровизированный щит, прикрывая плечо и голову, а затем быстро вышел к основанию лестницы. Швырнул гренаду наверх.

Две стрелы отскочили от крышки котла; сила удара выбила его из руки. В тот же миг женщина-ассасин прыгнула на него с середины лестницы.

Болт Хватки вошел в нее где-то на уровне паха, заставив задергаться еще в полете. Она упала под звук разорвавшегося жулька. Тогда Дергунчик, подняв меч, рванул вверх по лестнице. Хватка поспешила следом, вытаскивая свое оружие. — Уйди с дороги со своим свинорезом! — прорычала она. — Прикрывай! — Оттолкнув его плечом, она проскользнула вперед.

Наверху валяется куча все еще содрогающихся обрывков плоти, стены забрызганы кровью — и движение там, в коридоре.

Перескочив мертвецов и умирающих, Хватка ворвалась в коридор и, увидев троих ассасинов, что медленно поднимались с пола, напала на них.

Зарубить ошеломленных врагов оказалось просто. К тому же Дергунчик прикрывает с тыла…

Дымка открыла глаза и удивилась, почему лежит на полу. Попыталась поднять левую руку — и застонала от пронизавшей тело огненно-красной боли. Глаза почти не видели. Ох, теперь она вспомнила. С тихим стоном женщина перекатилась на правый бок и заставила себя сесть, стерла с глаз пот и кое-что похуже.

Входная дверь выбита и качается на одной петле.

На улочке можно различить полудюжину фигур в капюшонах — они сползаются все ближе. Дерьмо!

Она принялась оглядываться, отчаянно ища что-то похожее на оружие — зная, что времени нет, зная, что они порубят ее на куски, раз и навсегда. И все же она увидела нож и потянулась к нему.

Шестеро ассасинов рванулись к двери, словно соревнуясь в скорости.

И кто-то врезался в них сбоку, ревя как бешеный бык. Дымка вытаращилась на громадного мужлана — «Чаур!» — заработавшего увесистыми кулачищами. Головы вывертывались на сломанных шеях, брызгала кровь… Тут подоспел Баратол, с одним ножом напав на ассасинов. Дымка разглядела страх в глазах кузнеца — страх за Чаура, страх перед тем, что случится, когда ассасины опомнятся…

А они уже начинали.

Дымка встала, подняла кинжал с пола, похромала вперед…

Но Дергунчик оттеснил ее в сторону. Подняв в левой руке изрубленную крышку, он принялся полосовать мечом ближайшего убийцу.

Чаур (руки его были изрезаны отчаянными ударами асасинов) схватил одного и швырнул на камни мостовой. Затрещали кости. Все еще ревя, он ухватил изломанное тело за лодыжку и подбросил в воздух, отпустил — столкнулся со следующим асасином — оба упали… Баратол вдруг оказался над первым противником Чаура, вогнал носок сапога ему в висок. Тело сотрясли спазмы.

Дергунчик вытащил меч из груди ассасина и начал искать новую жертву. Потом выпрямился.

Прислонившаяся в косяку Дымка сплюнула. — Всех положили, серж.

Баратол обхватил Чаура руками, чтобы успокоить. По широким щекам Чаура струились слезы, кулаки все еще были сжаты, словно на концах его рук были окровавленные дубины. Он обмочился.

Дымка и Дергунчик следили за кузнецом; тот крепко прижал дружка с себе, с такой откровенной симпатией и таким явным облегчением, что малазане отвели взгляды.

Хватка появилась позади Дымки. — Выживешь? — спросила она.

— Буду как новенькая, едва Колотун…

— Нет, любимая. Не Колотун.

Дымка зажмурилась. — Они подловили нас, Хва. Застали врасплох.

— Точно.

Женщина огляделась. — Ты уложила всех, кто вошел в пивной зал? Чертовски впечатляет…

— Нет, не я. Хотя все готовы. Я убила четверых, что побежали сверху. Похоже, они чего — то испугались.

«Испугались? Но кто же был наверху?» — Мы потеряли барда?

— Не знаю, — сказала Хватка. — Не видела его.

«Сбежал со сцены…»

— Жемчуга мы тоже потеряли.

Дымка во второй раз сомкнула веки. Ох, у нее все болит, но не все раны удастся заштопать. — Они застали нас врасплох.

— Они убивали всех подряд, Дым. Людей, которым просто не посчастливилось зайти на ночь. Скевос. Хедри. Лармас, малыш Бутал. Чтобы найти нас.

На улице показался взвод Городской Стажи. Раскачивались фонари.

Сцена подобного кровопролития должна бы привлечь толпу зевак, любящих смотреть на калек и умирающих, словно питающихся подобными зрелищами. Но вокруг не было никого.

Потому что здесь работала Гильдия.

— Некоторые из нас еще дышат, — сказала Дымка. — Неправильно это — оставлять еще дышащих морпехов.

— Да уж, совсем неправильно.

Дымка знала этот тон. И засомневалась. «Хватит ли нас? Хватит ли, чтобы совершить такое? Все ли у нас есть, что нужно?» Сегодня они потеряли мага и целителя. Лучших из пятерки.

«Потому что оказались беззаботными».

Дергунчик присоединился к ним, когда стражники окружили Баратола и Чаура. — Хва, Дым, — сказал он, — не знаю как насчет вас, но я вот, боги подлые, чувствую себя стариком.

Подошел сержант стражи. — Внутри так же плохо?

Никто не стал отвечать.

В шести улицах, за полмира отсюда, Резак стоял перед лавкой, продающей надгробные памятники и стелы. Набор стилизованных божеств, еще не освященных храмами, но уже готовых благословлять будущих покойников. Беру и Бёрн, Солиэль и Нерруза, Трич и Падший, Худ и Фандерай, пес и тигр, вепрь и змея. Магазинчик закрылся, и он глядел на плоские камни, ожидающие, когда на них высекут имена любимых людей. Вдоль одной из низких оград стоял ряд мраморных саркофагов, напротив — высокие урны с раструбами узких горлышек и пузатыми брюшками — они напомнили ему беременную женщину… Рождение в смерть, чрева, готовые сохранять остатки смертной плоти, дома тех, что скоро найдут ответ на роковой, последний вопрос: что там дальше? Что ожидает всех нас? Какие врата? Есть много способов задать этот вопрос, но вопрос всегда одинаков. Как и ответ. Люди часто говорят о смерти — смерти дружбы, смерти любви. В каждом слове — отзвук окончательности, поджидающей нас на краю… но это всего лишь эхо, подобие кукольного спектакля в мерцающих тенях. Убей любовь. Что потом? Пустота, холод, летящий пепел — но не окажется ли он плодородным? Где место, на котором угнездится семя, начнет прорастать? Не такова ли сама смерть? Из праха — новый росток… Приятная мысль. Утешительная мысль.

На улице еще двигался народ — ночные покупатели не спешили расходиться. Может, у них нет домов? А может, они мечтают о последней покупке, напрасно надеются, что она заполнит пустоту, грызущую их изнутри?

Никто не заходил в этот дворик, никто не желал вспоминать о том, что ожидает всех. Зачем он сам сюда забрел? Искал некоего утешения, какого-то напоминания, что для любого человека итог жизни окажется одинаковым? Можно ходить, можно ползать, можно бегать, но никому не дано повернуться лицом назад, не дано спастись. Во всем этом, даже в трюизме, что всё горе достается живым, остающимся позади и смотрящим на опустевшее место, можно найти род покоя, утешения. Мы проходим по тропе — иные идут далеко, иные быстро сворачивают — но тропа одинакова для всех.

Да, иногда любовь умирает.

А иногда ее убивают.

— Крокус Свежачок?

Он медленно повернулся. Перед ним женщина в роскошном платье, в горностаевом плаще на плечах. Овальное лицо, ленивые глаза, накрашенные губы… да, он узнает это лицо. Он знал ее в более молодом облике, почти ребенком — но сейчас ничего детского не осталось ни в глазах, ни даже в грустной улыбке полных губ. — Чаллиса Д’Арле.

Впоследствии, думая об этом мгновении, он видел мрачное предвестие в том, что она не поправила его, услышав старую фамилию.

Если бы он оказался внимательнее — что изменилось бы? Стало ли бы иным будущее?

Смерть и убийство, семена во прахе. Что сделано, то сделано.

Саркофаги раскрыли пасти.

Урны гудели, гулко и пусто. Каменные лица жаждут получить имена. Горе скорчилось у врат.

Такова была ночь Даруджистана. Такова была эта ночь везде и всюду.

Глава 12

Как же мне встатьЕсли рушатся стеныК востоку, где солнце восходитК северу, лику зимыК югу, дающему звездыК западу — смерти дорогеКак же мне встатьЕсли ветры вступили в войнуОт зари убегаютДышат хладом и льдомСожжены поцелуем пустыниПыль с могил поднимаютКак же мне встатьЕсли рушится мирИ с любой стороныНет надежной защитыОт бряцающих лезвийОт взметенного войскаИ зачем мне стоятьПротив сил необорныхСодрогаясь при каждом удареСреди бури мученийЕсли все, чем владел яОтнято без пощады?Смелость не восхваляйтеИ железную стойкостьДар свободы пылаетСлишком ярко, жжет рукиРвет нам сердце мечта о покое…Как же мне встатьСреди праха растраченной жизниПод бичом укоризныВ кровь рассекшим лицоТам, где лишь чужакиЗа моим паденьемСледят?

Статные деревья с черными стволами и полуночной листвой неровным кругом обступили Сурат Коммон. Из центра обширной поляны можно, обратившись лицом к северу, видеть башни Цитадели, изящные линии которых подражают священным деревьям. Наступила осень, и воздух наполнен летучими волосками чернодрева.