Дань псам - Стивен Эриксон

— Искупитель!..

Кто-то сжал в кулаке ее короткие волосы. Голову Селинд жестко запрокинули, и она увидела ухмылку Градизена. — Не нужно было тебе возвращаться, — прорычал мужчина. Дыхание его разило келиком, на губах и подбородке она заметила темные пятна. Глаза были какими-то скользкими, словно выглаженные волнами камни. — Меня так и тянет, Жрица, отдать тебя своим урдоменам. Но что особенного они могут сделать…

«Он Урдо, командир элиты фанатиков. Теперь я понимаю…»

— А вот Жрикрыс может.

Она нахмурилась. О чем это он?.. — Отпусти, — сказала она, сама поразившись тонкому и слабому голоску. — Я желаю помолиться.

Он потянул сильнее, принуждая ее развернуться и прильнуть к его телу. Словно любовники…

— Жрикрыс!

Кто-то встал за спиной.

— Принеси сэманкелика. Хочу полюбоваться на ее веселые танцы. — Она ощущала, как твердые костяшки пальцев впиваются в шею, пытаясь выдрать волосы с корнем, надавливая на ими же оставленные синяки.

— От меня ты ничего не получишь.

— О, получу, — отвечал он. — Ты откроешь нам путь, — он посмотрел на Курган, — прямиком к нему.

Она не понимала — но все же страх охватывал ее. Кто-то спешил подойти, булькая бутылкой. Страх перешел в ужас.

Градизен еще сильнее оттянул голову. — Выпьешь все, женщина. Урони одну каплю — и поплатишься.

Жрикрыс подскочил и поднес к ее губам запятнанное горло бутылки.

Она пыталась отвернуться — но хватка Урдо не позволяла. Другой рукой он закрыл ей ноздри.

— Выпей, и тогда сможешь дышать.

Селинд сделала глоток.

Обнаружив, что она покинула комнату, Спиннок Дюрав застыл на долгое мгновение, взирая на смятый матрац постели, заметив отсутствие одеяла и то, что она оставила почти всю одежду и даже мокасины. Он говорил себе, что удивляться не стоит. Она вовсе не жаждет его внимания.

И все-таки ему казалось, что какой-то холодный наглец пробил зияющую дыру в его груди. Нелепо, что он оказался столь беззаботным, столь наивным, столь ранимым. Женщина человеческого рода, юных лет — он хуже старика, сидящего на ступенях храма и пускающего слюни на каждую промелькнувшую мимо юбку. Любовь может быть такой неуклюжей эмоцией: яркое пламя в сердце слабости, повод для смеха и презрения, она тем не менее вечно пылает блестящей глупостью.

Разъярившись на себя, он развернулся и выбежал из комнаты.

В городе бесконечной Ночи любой звон подходит для выпивки. Покинув храм и его ограду, Спиннок направился по мрачным улицам прямиком к «Надраю».

Красноглазый Ресто стоял за стойкой бара; он промолчал, почесав подбородок, когда Спиннок прошел к обычному своему столику. Содержатели кабаков знакомы со всеми ликами несчастья: Ресто без всякой просьбы нацедил большую кружку эля и поднес гостю, отводя взгляд.

Оглядев прочие столики (все пусты, он единственный посетитель), Спиннок Дюрав взял кружку и проглотил сразу половину пенного зелья.

Когда Ресто притащил третью кружку, дверь распахнулась и показался Сирдомин. Спиннок ощутил внезапное предчувствие. Даже на расстоянии от этого человека исходит запах крови, лицо его бледно и смято; в глазах такая мрачность, что Тисте Анди отвел взор.

Будто не заметив его реакции, Сирдомин плюхнулся на стул напротив. Ресто подбежал с кувшином и второй кружкой.

— Она не желает моей помощи, — сказал Спиннок.

Сирдомин молча налил эля и грохнул кувшином, ставя его на место. — О чем ты болтаешь?

Спинное отвернулся. — Не мог найти тебя. Хотя искал везде.

— Так хочется сыграть?

«Игра? О да, Кеф Танар». — Ты выглядишь жалким стариком, Сирдомин. Кажется, мне нужно пожертвовать остатками личного достоинства и рассказать тебе все. Здесь и сейчас.

— Не уверен, что готов, — отвечал человек. — Твое достоинство для меня ценно.

Спинок вздрогнул. Ему все еще не хотелось встречаться взором с Сирдомином. — Я отдал сердце.

— Отлично. Но ведь ты не можешь на ней жениться:

— На ком?

— На Верховной Жрице. Ты хотя бы понял, что она любит тебя… возможно, любила все это время. Проклятые Анди, вы живете очень долго, но, похоже, так и не научились понимать суть происходящего. Подарили бы мне ваши бесконечные годы… нет, у меня даже глаз зачесался. Не надо мне такого. Я и так зажился на свете.

У Спиннока закружилась голова. Верховная Жрица? — Нет, не она. Она меня не любит. И вообще я не о ней…

— Боги подлые! Спинок Дюрав, ты жалкий идиот.

— Знаю. Я же признался, ради Худа!

— Итак, тебе не хочется сделать Верховную Жрицу счастливой впервые за сотню тысяч лет. Чудно. Ну, дело твое. Другая женщина… осторожно, кто-нибудь может пойти и убить ее. Зависть опасна.

Сирдомин вел себя слишком беззаботно, слишком открыто и слишком искренне. Он походил на человека, поддавшегося отчаянию и больше ни о чем не заботящегося. Выпустившего все стрелы и с удовольствием замечающего опасную, смертельную пустоту колчана. Такой Сирдомин пугал Спиннока. — О чем ты?

— Я убивал людей. — Сирдомин налил еще эля и опустился на стул. — Пока их было одиннадцать. Они видели в себе освободителей. Замышляли падение «поработителей» — Тисте Анди. Я ответил на их молитвы, освободив всех. Это моя епитимия, Спиннок Дюрав. Мое личное извинение за безумства человеческой расы. Протии же их, ибо я не могу.

Спиннок ощущал комок в горле и слезы на глазах. Он не мог взглянуть на этого человек, не смел — дабы не увидеть того, что не предназначено для посторонних. Даже для ближайшего друга. Ни для кого… — Это, — сказал он, ненавидя собственные слова, — не было необходимым.

— Честно говоря, ты прав, друг. Они и так должны были поплатиться — я верю и в твою эффективность, и в силу твоего Лорда. Но пойми, я просто хотел показать, что при необходимости мы способны разобраться с такими самостоятельно. Контроль и баланс. Кровь запятнала мои руки, а не твои. Ни у кого не появилось лишней причины ненавидеть вас.

— Ненавидящим причины не важны, Сирдомин.

Собеседник кивнул (Спиннок заметил его движение краем глаза).

Последовало молчание. Спиннок припомнил историю, которую слышал уже не раз. О том, как Сжигатель Мостов по имени Вискиджек — человек, которого Аномандер Рейк называл другом — остановил истребление паннионских ведьм, безумных матерей Мертвого Семени. Вискиджек, человек, пожелал одарить Сына Тьмы, избавив от лишнего бремени, от акта жестокости. Жест, потрясший Владыку до глубины души. «Не в нашей природе позволять другим разделить наши тяготы. Но взять на себя чужие тяготы… на это мы готовы».

— Гадаю, не спутали ли мы его планы.

— Кого?

Спиннок потер лицо. Он уже чувствовал себя пьяным. — Итковиана.

— Разумеется, нет. Серые Мечи…

— У них был Надежный Щит, да. Но они не были в этом уникальны. Это древний титул. Мы стали темным зеркалом для таких людей? — Он потряс головой. — Возможно, и нет. Это походит на большое заблуждение.

— Согласен, — мрачно прогудел Сирдомин.

— Я люблю ее.

— Ты так говоришь. Но, по всей видимости, ты ей не достанешься.

— Точно.

— Поэтому ты напился.

— Да.

— Дай мне набраться, Спиннок Дюрав. Я тоже сделаю что должен.

— И что ты должен?

— Ну, я пойду и скажу ей, что она треклятая дура.

— Не получится.

— Неужели?

Спиннок кивнул: — Она уже встречалась с тобой. И не дрогнула.

Снова потянулось молчание. Оно тянулось и тянулось…

Он был достаточно пьян, чтобы повернуть голову и впиться взором в глаза Сирдомина.

Лицо друга было белым как пыль. Маской смерти. — Где же она? — спросил человек натянутым, хриплым голосом.

— На пути к кургану, думается мне. Сирдомин, прости. Я не лгал, называя себя дураком…

— Ты и был дураком. — Мужчина встал, чуть покачнувшись, и помог себе, схватившись обеими руками за спинку стула. — Но не в том смысле, как тебе кажется.

— Ей моя помощь не нужна, — сказал Спиннок Дюрав.

— И я не хочу ей помогать.

— Твой выбор…

— Тебе не нужно было слушать, дружище. Ее не нужно было слушать!

Спинок встал, когда Сирдомин направился к двери. Он вдруг онемел, отупел, впал в оцепенение. «Что я наделал? Да чего только не наделал!»

Друг ушел.

Раздраженная Семар Дев открывала в себе крайне неприятные истины. Нет особой причины негодовать на спутников, нашедших удовольствие в компании друг друга. На то, как свободно они говорят, как презирают приличия, хотя едва знакомы; как темы их бесед вольными потоками несутся туда и обратно, летят по волнам настроений, окружают водоворотами торчащие из моря скалы — трудные вопросы. Сильнее всего ее сердят взрывы хохота, ибо она знает — проклятие всем богам, просто уверена! — что ни одному из них не дано чувства юмора, что они так далеки от природной смешливости, что остается лишь в изумлении открыть рот.