Дань псам - Стивен Эриксон

— Кажется, ты в дурном настроении, Крут. Какое тебе дело до провалов Себы?

— Я ведь всю жизнь отдал Гильдии, Раллик. — Крут появился, держа в руке репу. Подумал — и швырнул овощ в ведро около фляги с чистой водой. — Он же в одиночку ухитрился ее разрушить. Да, скоро его уберут — но что останется в итоге?

Раллик потер лицо. — Похоже, нынче все в дурном настроении.

— Чего мы ждем?

Крут не смог долго выдерживать взгляд ассасина, когда тот наконец поднял голову. Было нечто совершенно… беспощадное в холодных глазах, в суровом лице, созданном словно для того, чтобы доказывать ненужность улыбок. Это лицо не способно смягчаться, не способно принимать человеческое выражение. Неудивительно, что он был любимчиком Ворканы.

Крут попятился к принесенным продуктам. — Голоден?

— И что у тебя на уме?

— Рыбная похлебка.

— Пара звонов — и снаружи будет так жарко, что расплавится свинец.

— Да, я умею готовить…

Ассасин встал, вздохнул, потянулся: — Думаю, что лучше прогуляться.

— Как скажешь.

У двери Раллик резко обернулся и поглядел назад. Лицо его вдруг стало сухим: — Износилось, не так ли?

Крут нахмурился: — Что?

Раллик не ответил. Еще миг — и дверь закрылась за ним.

«Что износилось? Сегодня я туплю? Похоже… хотя скорее это… защитный инстинкт. Да, Раллик Ном, все изнашивается. Быстро.

Раньше все давалось проще… Не нужно было ничего менять. Нужно было ценить то, что есть, а не грызться».

Встав на колени, Зорди втирала пепел в щели между уложенными камнями, в каждую трещинку и неровность, каждую впадину на почти ровных поверхностях. Крошечные осколки костей катались под кончиками пальцев. Совершенным может быть лишь пепел древесины, а этот пепел сделан отнюдь не только из древесины. Она надеялась, что наконец настал сухой сезон. Иначе придется все переделывать, прятать глифы, чудные и прекрасные знаки, скрывать обещания, что они шепчут ей.

Он услышала, что дверь распахнулась на кожаных петлях, поняла — Газ стоит на пороге и тусклыми глазами смотрит на нее. Обрубки пальцев корчатся на кистях, рубцы культей окрашены ярко-алым, поцарапаны зубами и осколками костей.

Она знала, что он убивает каждую ночь, чтобы не убить ее. Знала, что является причиной всех этих смертей. Каждый из них оказался заменителем той, с которой Газ действительно хочет расправиться.

Она услышала, как он заходит.

Встала, стряхнула пепел в рук и фартука, обернулась.

— Остатки завтрака, — пробурчал он.

— Что?

— Дом кишит мухами, — сказал он, словно пригвожденный к порогу лучами солнца. Воспаленные глаза дергались, окидывая взглядом двор, словно пытались найти убежище и выползти из головы. Туда, под камень — или под выцветшую серую доску — или под кучу кухонных отбросов…

— Пора побриться, — сказала она. — Хочешь, разогрею воду?

Безумные глаза метнулись к ней — но в этом направлении убежищ не было, и муж отвернулся. — Нет. Не касайся меня.

Она представила, как берет бритву и проводит ему по горлу. Увидела потоки, ринувшиеся сквозь мыльную пену, увидела содрогания кадыка. — Отлично, — произнесла она, — борода скроет, как ты отощал. По крайней мере спал с лица.

В улыбке его чувствовалась угроза. — Тебе так больше нравится, жена?

— Нет, Газ, просто ты другой.

— Как тебе может что-то нравиться больше, если тебе все равно? А?

— Я так не сказала.

— И не нужно. Зачем ты кладешь эту штуковину из камней на лучшей землице?

— Мне просто захотелось. Делаю место, чтобы сидеть в покое. Смогу одним глазком за овощами приглядывать.

— А что, они могут сбежать?

— Нет. Я люблю на них смотреть, вот и все. «Они не задают вопросов. Не просят слишком многого. Вообще ничего не просят. Может, пару капель воды. Чистую, свободную от сорняков грядку. Солнышка.

Они не становятся подозрительными. Не замышляют меня убить».

— Чтобы ужин был готов к закату, — буркнул Газ и бросился наружу.

Она смотрела вслед. Под ногти набился пепел, и казалось — она только что рылась в погребальном костре. Что соответствует истине. Но Газу знать не следует. Вообще лучше ему ничего не знать.

«Стань овощем, Газ. Ни о чем не тревожься. Пока не придет время уборки».

Вол был слишком глупым для беспокойств. Если бы не жизнь, полная непосильной работы и постоянных побоев, животное было бы довольно гладким перетеканием ночи в день, дня в ночь и так далее и так далее. Сена — жуй не хочу, воды и соли-лизунца тоже достаточно, вполне достаточно, чтобы забывать о несносных кусачих мошках, мухах и клещах. Если бы вол умел видеть сны о рае, то сны его были бы простыми и рай тоже простым. Простая жизнь — способ избежать тревог, приходящих вместе со сложностями. Увы, способ сей сопряжен с потерей интеллекта…

Пьяницы, что сновали поутру около таверн, тоже искали рая, и прокисшие, размягченные мозги были отличной подмогой. Те, что лежали без чувств в притонах дурханга и д’байанга, проторяли иной путь к райской цели. Находимая ими простота — это, разумеется, смерть, и порог ее пересекается без особых усилий.

Не подозревая (что естественно) об иронии происходящего, вол втащил телегу в переулок за хижинами, из которых трое поджарых слуг выносили ночной урожай мертвых тел. Возчик, стоявший с вожжами у края телеги, сплюнул жвачку ржавого листа и молча показал рукой на еще одно тело, лежавшее в канаве. Кому на грош, кому на консул. Ворчащие слуги направились к трупу, подняли с камней за руки и ноги. Один вдруг крякнул и отскочил; тут же за ним последовали остальные.

Волу выпала передышка, потому что люди бегали туда — сюда. Подошли другие. Вол ощутил запашок смерти — но он к нему привык. Вокруг царила суета, а подъяремное животное стояло островком спокойствия, наслаждалось тенью переулка.

Городской стражник (у которого, как всегда по утрам, щемило сердце), провел рукой по широкому боку вола и протиснулся мимо. Присел, осматривая труп.

Еще один. На этот раз избит так страшно, что почти не похож на человека. Глаза выдавлены. Осталось всего несколько зубов. Его били до тех пор, пока не смяли горло (что и стало очевидной причиной смерти), но били и потом, пока не продавили грудную клетку. Использованное орудие оставило мелкие округлые синяки. Как и в прочих случаях.

Стражник встал и обратился к троим слугам из трущоб: — Завсегдатай?

Лица слуг были равнодушными. Один отозвался: — Откуда ж мы знаем, во имя Худа? Все лицо пропало, черт дери!

— Одежда? Вес, рост, цвет волос? Что-то ведь всегда…

— Господин, — оборвал его говоривший, — ежли он и завсегдатай, то недавний. Еще мясо на костях есть, видите? И одежда чистая. Ну, была, покеда он не обделался.

Стражник и сам все это заметил. — Значит, он мог быть именно новым клиентом?

— Ну, ежли только день или два. Вы ж знаете, иные заходят и берут навынос. Но нет, мы его не знаем, не видели ни одежды такой, ни волос не помним…

— Так что он делал в таком месте?

Никто не ответил.

Докажет ли стражник необходимость привлечения некроманта? «Только если этот был из благородных. Но одежда на нем недорогая. Скорее из купцов или чиновников среднего уровня. Но если так, что он забыл среди подонков района Гадроби?» — Он дарудж, — предположил стражник вслух.

— Мы их принимаем, — отвечал, слегка скривившись, словоохотливый слуга. — И ривийцев, и птенчатников, и даже Баргастов.

«Да бедность всех равняет». — Тогда валите его в телегу к остальным.

Слуги принялись за дело.

Стражник смотрел. Еще миг — и взгляд его переместился на возчика. Задумчивое лицо, струйки сока ржавого листа, бегущие по небритому подбородку. — А тебя женушка дома ждет?

— Э?

— Похоже, вол твой всем доволен.

— О, да, господин, эт точно. Все мухи, видите ли, любят большие мешки.

— Что?

Возчик покосился и подошел поближе. — Трупы, господин. Я зову их большими мешками. Я люблю думать, изучать важные вещи. Про жизнь и все такое. Что заставляет тело работать, что случается, когда оно останавливается и так дальше…

— Ясно. Ну что же…

— Всякое тело во вселенной, господин, сделано из одинаковых штучек. Вы этого не увидите, если нет особых линз, а я такие себе смастерил. Крошечные штучки. Я зову их мешочками. И в середине каждого мешочка плавает сумочка. Думаю, внутри той сумочки и записки имеются.

— Извини…те, вы сказали записки?

Быстрый кивок, пауза; изо рта потекли новые струйки бурого сока. — И на них записаны все подробности о том теле. Пес ли это, или кошка, или червяк с зелеными полосами. Или человек. Всякие вещи вроде цвета волос, глаз и так дальше — все записаны в записочках, что в сумочках внутри мешочков. Видите ли, это инструкции, они говорят мешочку, какого сорта мешочком ему быть. Некоторые мешочки для печени, другие для кожи, мозгов или легких. Когда мать и отец сшивают свои мешочки, получается ребенок. Понимаете ли, они их сшивают половинка на половинку, потому отродье похоже и на маму, и на папу. Вот мой вол — у него мешочки того же самого вида, и я тут подумал: если сшить их с человечьей половиной, разве не получится интересное?