История отечественной философии XI-XX веков - Борис Емельянов

В определенном смысле можно говорить о «религии пола» и «философии пола» у В. В. Розанова. Обращение к полу подводит итог религиозным исканиям философа. Пол как увеличительное стекло проявляет для него недостатки христианства и в то же время может одухотворить жизнь, сделать ее прекрасной, освященной Божественной благодатью. Пол у Розанова – универсальная природная сила, общий закон природы и одновременно «закон Божий». Философ утверждает святость пола, что, естественно, противоречит христианской символике: земное – бренное и греховное, а небесное – одухотворенное и безгрешное. Отрицание христианством святости пола, считает он, «понижает» и ослабляет христианство, и поэтому его из этого состояния необходимо вывести.

В «философии пола» у Розанова пол представлен основанием всего существующего, своеобразным космическим началом, трансцендентным, всеобщим, детерминирующим мировую гармонию. «Пол космичен. Мировой космос – жив, жизненен; он не существует резонно и логически, но живет»1202. Пол определяет и человеческую жизнь, индивидуальность. В «Людях лунного света» философ специально исследует силу полового влечения, считая, что оно непостоянно. У каждого человека наличествуют «мужские» и «женские» начала, потому стремление к противоположному полу объясняется стремлением к полноте жизни. В частности, он пишет: «…“пол” не есть в нас, – в человечестве, в человеке, – так сказать “постоянная величина”, “цельная единица”, но что он принадлежит к тому же порядку явлений или величин, которую ньютоно-лейбницевская математика и философия математики наименовали величинами “текущими”… Вот такая-то “вечно-текущая” величина в нас или, точнее, существо в нас есть пол наш, как наша “самочность”, что мы суть или “самец” или “самка”. Вообще – это так: мы суть 1) самцы, 2) самки. Но около этого “так” лежит и “не так”: противоборство, противотечение, “флюксия” (Ньютон), “Я”-отрицающееся лицо, начало лица…»1203. Существуют индивидуальные различия в соотношении мужского и женского начал у человека, амплитуда полового напряжения колеблется от повышенной сексуальности до ее отсутствия и даже до отсутствия влечения к противоположному полу. Говоря о силе сексуального напряжения, Розанов представляет ее в виде ступеней в ряде натуральных чисел от «плюс» семи до «минус» семи. Сущность наивысшего напряжения полов в их противоположности, – наибольшая противоположность мужчины и женщины и выражает сильнейший в них пол. Философ констатирует:

«в противостоянии своем наибольший самец и наибольшая самка суть: 1) герой, деятель; 2) семьянинка, домовочка. Один будет: 1) деятелен, предприимчив, изобретателен, смел, отважен и, пожалуй, – действительно “топает” и “стукает”, другая же: 2) тиха, нежна, кротка, безмолвна или маломолвна. “Вечная женственность” – прообраз одной. “Творец миров” – прообраз другого»1204.

«План всемирной истории» философ также объясняет половым напряжением. Колебание полового чувства, по его мнению, непосредственно влияет на развитие европейской цивилизации и выражается в постепенном и взаимном умалении мужского и женского начала. «Первоначальное грубое ворочанье камней культуры» связано с деятельностью «первоначального самца» (индекс +8, +7) – это ранние эллины, Одиссей, викинги. Однако постепенно историческое развитие приводит к «всемирной потребности шлифоваться», степень полового напряжения понижается до умеренных и низких ступеней: «В этих умеренных ступенях зарождается брак, как привязанность одного к одной, как довольство одною. И, наконец, появляется таинственный “+0”, полное “неволенье” пола, отсутствие “хочу”»1205. Возникает совершенно новая ситуация культурного творчества.

В. В. Розанов строит концепцию «третьего пола», которого не знала и не терпела природа. Это «бесплотность», «бессеменность», «+0 пола». У людей «третьего пола» (их философ называет «людьми лунного света») «в характере много лунного, нежного, мечтательного; для жизни, для дел – бесплодного; но удивительно плодотворного для культуры, для цивилизации… Здесь цветут науки и философия»1206. Появление этого типа людей разрушает (правда, психологически) тип социальной жизни и даже «тип истории». Но половое чувство (по Фрейду – «либидо»), сохраняясь, переносится в иные сферы жизни – духовное творчество, религия, культура. Именно в этих людях Розанов увидел «начало христианства, еще задолго до христианства», поскольку именно их мироощущению соответствует христианский идеал «святости». Собирательный образ «людей третьего пола» – это монах, инок. Монах – субъект христианской религии, он ее организует как социальный институт, хранит ее чистоту, несет в сознание «мирян», критикуя их за неспособность отказаться от пола, от «мира». Философ утверждает, что не только религия, христианство, но и «аромат европейской цивилизации, совершенно даже светский, даже атеистический и антихристианский, – все равно весь и всякий вышел из кельи инока»1207.

Ниже, усиливая эту мысль, он пишет: «одно иночество; и оно одно составляет поворот в истории от древнего к новому, оно есть виновник и создатель новой эры»1208.

Пансексуализм Розанова, как видим, накладывается на его философию религии и философию истории и тем самым представляет еще один, пожалуй, – самый противоречивый и интересный, вариант выхода из кризиса религии, имевшего место в России в конце XIX – начале XX в.

Дмитрий Сергеевич Мережковский – одна из самых неоднозначных фигур русской культуры и философии Серебряного века.

«Страстный охотник за идеями» (Л. Шестов), он выделялся в кругу современниковинтеллектуалов неутомимостью поиска ответов на самые сокровенные вопросы бытия; все болевые точки духовной жизни общества, социальные катаклизмы всегда волновали его и не оставались без отклика. Причем он был далек от корпоративных интересов и на все имел собственную точку зрения, порой расходящуюся с общепринятой. Его считали воинствующим консерватором, а он выступал с критикой «Вех», резко осуждал процесс по делу Бейлиса как «унижение» и «поражение» России перед всем миром. Мережковский-консерватор во многих своих публицистических выступлениях оказывался в лагере левых.

Д. С. Мережковский родился 2 (14) августа 1866 г. в Петербурге, в одном из императорских дворцов – Елагинском, в семье действительного тайного советника, служившего в дворцовом ведомстве. Его прадед Федор Мережка был войсковым старшиной на Украине; дед служил в Измайловском полку (тогда и сменил украинскую фамилию на русскую), бабушка была из рода князей Курбских. В семье Мережковских было девять детей – шесть сыновей и три дочери. Дмитрий был одним из младших сыновей.

Учился он в гимназии, где с тринадцати лет начал писать стихи. Прослушав некоторые из них в исполнении четырнадцатилетнего автора, Ф. М. Достоевский дал следующую оценку: «Слабо, плохо, никуда не годится. Чтобы хорошо писать, – страдать надо, страдать!»1209. Современный исследователь творчества Ф. М. Достоевского так комментирует это высказывание писателя: «Мережковский, думается, так и не понял философско-нравственного содержания запомнившихся ему слов Достоевского… так и не научился страданию (в том высшем философско-нравственном смысле, который вкладывал в это слово Достоевский)»1210.

После окончания гимназии Мережковский с 1884 по 1888 г. учится на историко-филологическом факультете Петербургского университета, с интересом изучает творчество Ш. Бодлера и Э. По, научные и философские концепции Ч. Дарвина, О. Конта, Дж. С. Милля. Свое выпускное сочинение он посвящает М. Ломоносову.

В 1888 г. Д. С. Мережковский, путешествуя по Кавказу, знакомится с Зинаидой Гиппиус. Обвенчавшись, они вернулись в Петербург. Об их браке З. Гиппиус писала: «Мы прожили с Д. С. Мережковским 52 года, не разлучаясь со дня нашей свадьбы в Тифлисе ни разу, ни на один день»1211.

В этом же (1888) году вышла первая книга Д. С. Мережковского – «Стихотворения (1883–1887)». Многие стихи этого сборника написаны в подражание С. Надсону, с которым он был близко знаком. В это же время он знакомится с известными русскими поэтами и писателями А. Н. Плещеевым, И. А. Гончаровым, А. Н. Майковым, Я. П. Полонским, В. Г. Короленко, Н. К. Михайловским, Г. И. Успенским и др. Двух последних он считал своими первыми учителями. «Я ездил в Чудово к Глебу Ивановичу и проговорил с ним всю ночь напролет о том, что тогда занимало меня больше всего, – о религиозном смысле жизни»1212.

В 1892 г. выходит второй поэтический сборник Мережковского – «Символы. Песни и поэмы» с эпиграфом из Гете: «Все преходящее есть только символы». Такое понимание символа к моменту выхода книги уже было присуще автору; он считал, что «все религии, вся поэзия, все искусство кажется нам только рядом символов»1213. Он стоит у истоков отечественного символизма. В автобиографии Мережковский писал: «Сборник стихотворений, изданный в самом начале 90-х годов, я озаглавил “Символы”. Кажется, я раньше всех в русской литературе употребил это слово»1214. В определенном смысле этот сборник можно считать программным. В стихах этого сборника, навеянных французским символизмом, автор ведет разговор вокруг христианства и язычества, восхваляя обе религии, он считает, что должна возникнуть новая вера, которая сможет вернуть человеку его величие и преобразовать мир. Проповедником этой новой веры Мережковский считал себя. Концепция символа у поэта была отличной от других старших символистов: он уже был ориентирован на религиозный потенциал искусства и отвергал формальный эстетизм, дистанцированность от действительности «новой школы» русских поэтов, чью позицию он считал «декадентской».