Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна

Утром, боясь взглянуть отцу в глаза, ушла в школу. Может, там услышу хорошее? Тишина. Ни одного слова о памятнике. А он ведь на виду у школы стоял. На улице, у колодца, тоже опасливое внимательное молчание, как будто всем оно было завещано. Что же это за человек такой, что никто в деревне не может смело сказать ему правду? Почему он за правду отцу всю жизнь мстить будет? Он как бог? Недавно читала книжку про царя и его рабов. Там говорилось: «Откуда у одного человека страшная, жестокая власть над многими людьми, которая сокрушает их, вызывает жгучий мучительный страх, томительное неудовлетворение, трепетный ужас, заглушающий трагические стоны обреченных несчастных неуверенных людей. Страх, несомненно, вторгаясь в души, отупляет, покушается на их скорбную память о друзьях и войне, на свободу, искренность, мешает расцветать в них добру, красоте». Правильно написано. По себе знаю. Нет совести и сострадания у такого человека.

Вспомнила, как бабушка пошутила, стоя с соседкой у колодца: «Дорого обходятся нам угрызения совести и обременительная потребность в искренности по каждому поводу!» Потом добавила грустно: «Искренность у взрослых — редкий дар, как ум или красота. Чаще всего темную всепожирающую ложь и безразличие отпускает жизнь щедрой мерой. Зависть съедает тех, кто завидует, а они, в свою очередь, губят и приносят несчастье тем, кому завидуют».

Может, Валентина Серафимовна из нашего детдома тоже была таким бессовестным богом, и поэтому нас никто не защищал от нее? Но Валентина Серафимовна на вид была обыкновенной злой женщиной? Что же мне делать? Молчать, как все в деревне? Всю жизнь молчать? Ничего не замечать? Мы в детдоме гордились своей честностью, неукоснительно требовали ее от себя и от других и ради нее терпели любые наказания. Но заставлять страдать других я не имею права. Господи, помоги мне разобраться во всем!

СТОЛИК

На улице перед своим домом сосед дядя Володя Прудников сделал стол, четыре лавочки и вкопал столбы для качелей. Теперь здесь по вечерам собираются мужчины нашей улицы обсудить политику и поиграть в домино. А днем сюда часто приходят дети.

Мне очень захотелось покататься на качелях, и я направилась к столику. Ребят сегодня много. Каждый занимается своим делом. Некоторых я еще не знаю, потому что редко выхожу гулять. Слышу, как самая маленькая девочка спрашивает большую:

— После школы ты сразу в институт пойдешь? И домой не зайдешь?

— Институт не магазин, — дружелюбно смеется старшая.

Двое маленьких мальчиков ссорятся:

— Не дам конфету. У тебя рот большой. Ты много откусишь.

— «Обжора — дядя Жора», — обиженно сердится второй.

Рядом мирно беседуют мальчик с девочкой. Им, наверное, по пять лет.

— У тебя жених есть?

— Есть.

— Ты замуж за него пойдешь?

— Нет. Он грубый.

Она говорила рассудительно и строго.

— А я на Леночке должен жениться. Моя мама стареет. Папа сказал, ей скоро тридцать лет, — пожаловался мальчик и непритворно вздохнул.

— Пропадешь ты с такой женой, — солидно заявила девочка, внимательно рассматривая конфетные фантики.

Двое незнакомых мне ребят играют в шашки.

— Представляешь, вчера пришел к Витьке в гости, а он лежит на печке, взгляд в потолок застопорил, и говорит: «Не мешай, видишь, Чапаев думает», — раскачиваясь из стороны в сторону, хохочет первый.

— Раззява! Сразу четыре твои бью! — задохнулся от неожиданного везения его партнер....

— Зачем моей маме рассказал про рогатку? Батарейки из тебя вытащу, чтоб не болтал, как радиоприемник, — сердится Вова Коржов на мальчика с Красной улицы...

— Раньше мы в гарнизоне на юге среди гор жили. Там детей почему-то воровали. Пришел папа с работы, а меня нет. Солдат на ноги подняли. А я в соседнем дворе за полуоткрытыми воротами сижу, камешками играю и ни о чем не волнуюсь, — увлеченно рассказывала Наташа с улицы Гигант.

Мои подружки делятся на команды, готовятся играть в испорченный телефон. Ребята устроили конкурс. Уже произнесено десятка три незнакомых мне считалок, но победителя установить не удается. Девочкам надоело спорить, и они предложили играть в города. Ребят и здесь надолго не хватило. Они начали привирать, выдумывать несуществующие населенные пункты. Закончилась игра маленькой потасовкой на весенней траве. Потом старшие принялись обучать маленьких ходить на руках, делать колесо, мостик, кувырки, а намаявшись, запели тихие и протяжные песни. Я не участвовала, только наблюдала.

Сельские дети очень отличаются от городских, которых я успела узнать. В тех по большей части бесшабашность, бездумность. А эти как маленькие старички и старушки. Игры у них все с пользой. Даже ссорятся по-деловому, тут же без особых криков разбираются во всем и без обид продолжают играть. Городские дети за все лето ни разу не пели песен. А здесь даже мальчишки с удовольствием подпевают девчонкам.

Подошел школьный столяр дядя Петя, надежно закрепил кольца самодельных качелей, и к ним сразу выстроилась очередь. Сначала старшие катали самых маленьких. Попытки малышей влезть еще раз тут же пресекались. Они без капризов подчинялись. Первоклассница Валя взлетала на максимальную высоту с восторженным на предельной ноте визгом, потом радостно и удовлетворенно ухала вниз. Со всех сторон слышался довольный рокот голосов. Подошло время кататься второклассникам. Все посмотрели в мою сторону.

— Ты любишь сильно раскачиваться? Помочь? — спросила Зоя.

— Давай, — торопливо согласилась я и полетела между ветвями берез, сквозь которые в белых облаках мелькало оранжевое солнце.

ПЛОХОЕ СЛОВО

Моя подружка Зоя в разговоре часто употребляет плохие слова. Причем делает это весело, без злости, а я при этом съеживаюсь, не желая впускать в себя пошлое. Меня коробят ее смачные выражения. Как-то я сказала ей, что некрасиво так говорить, а она улыбнулась с восхитительным простодушием, свойственным только ей в нашей компании, и миролюбиво ответила:

— Я ничего плохого в них не вижу. Для некоторых вещей нет культурных выражений. Вот, ты говоришь «пятая точка». Валя это же самое называет попка, а я ж.... Ну, вроде как папа, папка, батя, мужик, старый хрен. А х... и п... я применяю, потому что ни ты, ни твои умные родители не знают, как назвать их по-другому.

Возразить мне было нечего. Я не стала долго ломать голову и решила сначала у брата узнать, как можно обойтись без мата, чем его заменить. Но стоило мне произнести первое грубое (но не матерное) слово, как он обрадованно закричал:

— Ага, матом ругаешься! Все маме расскажу.

Я попыталась растолковать ему, что, не употребив ругательство, не смогу узнать заменяющее его слово. Но Коля не слушал, а только дразнил и грозил. От обиды сразу пересохло во рту, я едва смогла вымолвить: «Не надо».

Я боялась матери как огня. Ее властный голос, скорость принятия решений и категоричность пугали меня. Я уставала от нее, от постоянного чувства вины, от страха лишний раз попасть ей на глаза и увидеть недовольный, осуждающий, жесткий взгляд.

И теперь стоило мне в чем-то не согласиться с братом, он сразу напоминал: «Маме скажу. Будешь знать!» Я подчинялась и выполняла все его условия. Злилась, конечно. А он, знай себе, покрикивал снисходительно: сбегай в магазин, почисть ботинки... Меня раздражало, что я работаю не по своему желанию, а по капризу младшего брата. И чем чаще он запугивал, тем более униженно я себя чувствовала. Сначала он приказывал один на один, потом обнаглели стал при друзьях командовать. Это окончательно выбило меня из равновесия. Я задумалась: «До каких же пор он будет меня изводить? Не лучше ли один раз понести наказание, заслуженное или не очень, чем изо дня в день подвергаться оскорблениям?» И вот, когда он опять насмешливо повторил: «Ага! Маме скажу» — я гневно ответила:

— Пожалуйста, беги, гадкий доносчик, подлый мальчишка, слабак, предатель!..

Коля не пошел жаловаться матери и больше не унижал меня. Значит, он не злой. Наверное, ему нравилось играть роль командира.